Ну, про это разговор долгий. А сперва закончим нужное про отрядный дневник. Потому что и с ним была путаница, нешуточная история. Ведь когда Эльвиру приставили сочинять, она взяла да накатала на первой странице:

«Нашу вожатую зовут Галя. Она мне нравится. Нашу воспитательницу зовут Надежда Петровна. Она добрая. На обед нам давали холодный борщ. После обеда Вася Груднев дрался с Костей Быстровым, но мы ещё не купались».

Галя посмотрела заметку, исправила на свой лад и сказала: — Давай-ка условимся. Сначала ты будешь составлять черновик. Я его проверю, сделаю, а уж потом ты перепишешь начисто. Идёт?

— Идёт, — сказала Эльвира, не споря.

И в дневнике всё пошло как по маслу. «Провели сбор на тему… провели читку книги…» и тому подобное. А Надежда Петровна вдруг намекнула Гале:

— Вы знаете, мне больше по душе черновики Эльвиры…

Галя, конечно, удивилась, и они пошли к старшей пионервожатой спросить, как она думает. Пионервожатая думала, что лучше сочинять о мероприятиях. Тогда Надежда Петровна обратилась прямо к начальнику. Он подумал, подумал и собрал педсовет. Все вожатые и воспитатели принесли дневники своих отрядов, чтобы читать вслух. И тут случилось невообразимое! Заметки были похожи друг на друга, будто списаны с одной. Вожатые даже засмеялись такому совпадению. А начальник не засмеялся и сказал:

— Плакать надо. Я не понимаю: для чего это делается?

И вот начался у них разговор про лицо дневников: пускай оно будет самобытное, возрастное и творческое. Что это означает, понять нелегко. Но Галя, конечно, поняла и сказала потом Эльвире:

— Знаешь, пиши как вздумается. Я ошибки исправлю, а остальное на твоей совести. Пиши.

Эльвира страшно испугалась, что «на совести». Она хотела в тот же миг отказаться от поручения. Тогда Галя растолковала по-простому, Эльвира успокоилась и в конце концов написала:

«Сегодня исключили Головина Валеру. Какой ужас! Как ему жить?»

А ведь правда: как жить человеку, если его за человека не считают и гонят в шею из октябрят? И как это получилось, что он докатился и достукался, — вот вопрос.

Ну, раньше Валерку в отряде почти не замечали. Потом он взял камень и больно попал камнем в спину. Хотя спина была только Гришина, все другие ребята закричали в один голос:

— С ума сошёл! Ты что делаешь! А если мы тебя так?

— Плевать! — ответил Головин. — Я никого не боюсь. Вот позову старшего брата!..

Потом произошёл ещё случай. Сидели Вовик и Вера в игрушечном домике. Был на детской площадке такой расписной терем-теремок из фанеры. Там скамейки и даже окна и двери, чтобы в них выглядывать, входить и выходить. Там хорошо, спокойно, и Вовик гостил там у Верочки, как взрослый сосед. Они вели с хозяйкой серьёзные соседские разговоры.

Верочка жаловалась:

— Вы не поверите, у моей Кати третий день хронический насморк. Я просто выбилась из сил. Болеет, болеет! Наказание с ребёнком…

Вовик вздыхал в ответ протяжно, как паровоз.

— Охо-хо, — говорил. — Маленькие детки — маленькие бедки. Погодите, вырастет — ещё не то будет.

— Ах-ах! А что же будет, скажите на милость?

Вовик пояснил:

— Женится. Внуки пойдут. Сама на гулянку, а внуков-то вам…

В это время проходил мимо теремка Головин. Он сунул свой нос в окошко и в чужие дела, хотя его не просили. Услышал про женитьбу, засмеялся громко, закричал на весь мир:

— Целуются, целуются!

Некоторые девочки, развесив уши, поверили. Они, развесив уши, прибежали смотреть, но ничего такого, конечно, не увидели. Головин бессовестно врал. Вовик полез к нему драться, потому что обидно за Верочку. За себя-то не стал бы, а вот за неё — да. Через минуту на площадке творилась неразбериха, и гвалт, и суматоха.

Примчался Боря Филатов, спросил:

— Кого бьют? Чего сразу не позвали? Эх вы!

Прилетела Эльвира:

— Целуются? Вовик? С Валеркой? Ужас какой!

Наконец подошёл Ромка Давыдов.

— Как не стыдно, — сказал. — Они самые слабые в отряде, Вовик и Вера. Как не стыдно! Ты вот попробуй кинься на меня.

Головин, понятно, на командира не кинулся, но ответил нахально:

— Ха, слабые! Зато обнимаются крепко. Любовники они!

— Испорченный грубиян! — закричали ребята. — Не смей говорить!

— Плевать, — снова ответил он. — Подумаешь, недотроги. Плевать!

А когда появилась Галя и стала во всём разбираться, Головин даже ей сказанул, совсем обнаглев:

— Ладно, знаем. Не покрикивай больно-то. Сама целовалась с нашим физруком…

Что после этого было, описать невозможно. Потому что как будто ничего не было, а только молчание одно. Зато такое молчание — гробовое! Галя без звука пошевелила губами, сморщилась и пошла, пошла прочь очень быстрым шагом. Тут уж Ромка Давыдов размахнулся да как треснет Головина по голове — только звон полетел! Некоторым тоже захотелось стукнуть. Но вдруг Юля Цветкова его заслонила.

— Не надо, — сказала, — руки марать. Не сравнивайтесь с ним, ребята. А ты, — сказала Головину, — уйди! Смотреть на тебя противно.

Нахальный Головин на этот раз ни гу-гу не проронил. Он поплёлся, как вопросительный знак, — горбатый и жалкий. По пути всё оглядывался, хотел что-то сказать, но никто больше не обращал на него внимания.

Ну, а Галя и Надежда Петровна, когда раскусили Валерку, стали следить за ним в оба. Вернее, в четыре глаза следили за его поведением, но толку не получалось. Он всюду опаздывал, не хотел заправлять постель. Он спорил с некоторыми на полдник, чтобы выиграть и съесть чужое. А потом он вообще украл, но про это и вспоминать неохота…

И вот как-то раз Галя сказала воспитательнице:

— Мне кажется, с Валериком уже ничего не поделаешь. Поздно.

— В десять лет? — удивилась Надежда Петровна. — Зря вам так кажется, Галочка. Неисправимых нет, и в это нужно хотя бы поверить.

— Я верю, — сказала Галя. — Но в семье не без урода. Откуда же в нашем обществе берутся жулики, предатели, мерзавцы? Не из детства ли?

А в самом деле — откуда? Галя и Надежда Петровна долго рассуждали, но так и не нашли единственный ответ. А про Валерку решили, не сомневаясь, что на него влияет отрицательный брат из первого отряда. Этот брат, между прочим, был тоже Головин, только по прозвищу Башка и взрослый. Он уже умел курить в туалете и грубить воспитателям почём зря. Его хотели выгнать из лагеря, но приехала мамаша и плакала у начальника, и тогда Башку оставили до конца смены. Вот к нему-то и бегал Валерка, чуть что. Даже просто так убегал, без всякой причины. Со старшими ему казалось полезней.

Между прочим, в один нехороший день оба Головина поймали Васю Груднева в подходящем месте. Помните, когда Вася был ещё Одинокий Пират, то налетел на Валерку с кинжалом? Так вот за это Башка ему сильно надавал. Помните, Вася ходил с фонарём и всё раздумывал, что ему делать в жизни дальше? Как раз тогда он и в Африку хотел, и Тима подстрелил. Ну, да это известно, повторять не стоит. Здесь важно другое: к чему разговор? Получив урок, Вася здорово изменился, многое понял. А вот Головин, хоть кол ему на голове теши, всё тянул да тянул плохую комедию.

Он жил в отряде, но сам по себе, то есть каким-то уродливым отщепенцем. Даже в своей звёздочке ни с кем не играл, не водился от души, и ребята с ним не водились. Конечно, Головину было плохо, но он всего этого не понимал и не пробовал исправиться. Ну, а если какое-нибудь задание или обязанность, то уж здесь он всегда отлынивал.

Однажды приступили к уборке территории, а Головин — бежать. Миша его перехватил, говорит запросто:

— Эй, бери веник, шуруй от веранды до клумбы. Это будет твой участок. Ясно?

— Сам шуруй, — вдруг отвечает Валерка. — Я приехал отдохнуть от школы, а не работать здесь.

Миша немного остолбенел, спрашивает, не понимая:

— Как же так? Все работать, а ты бездельничать лодырем?

— Я вас не заставляю.

— Но мы же соревнуемся! — Миша кричит. — Звёздочку подводишь!

А Валерка на это:

— Плевать! Я не дворник. А для уборки есть подметательные нянечки. Им за это деньги платят.