Я закурил. Табак и в самом деле был хорошо просушен, и горел удивительно быстро. Во дворе за раскрытым окном какой-то старик сугубо штатского вида высаживал на клумбе белые и розовые флоксы. Панибратский тон Зеленова звучал ужасно фальшиво - в конце концов, мы никогда не были с ним друзьями, да и надрывных излияний я никогда не любил.
- Только не нервничай, - предупредил он мой вопрос. - Рядовая дружеская встреча. Можешь считать, что я воспользовался служебным положением, чтобы повидать брезгующего моим обществом старого товарища.
Я недоверчиво промолчал.
- Ты ведь, я надеюсь, остался советским человеком, несмотря на грехи молодости? - осведомился Зеленов уже чуть менее фамильярным голосом.
- Остался, - кивнул я, оставив "грехи молодости" без внимания.
- Значит, найдем общий язык, непременно найдем, - он выдвинул несколько перекошенный ящик стола и достал из него сначала пухлый желто-бурый скоросшиватель, а потом - мой собственный кассетный магнитофончик, пропавший месяц назад из Староконюшенного переулка, и шесть кассет. - Воры пойманы, похищенное изъято. Распишись в получении, нам чужого не надо.
- Кассет было больше сорока, - сказал я почти обиженно.
- Мы возвращаем только пустые. Понимаешь, полагается их все прослушать. Антисоветчину и идеологически ущербные произведения изымаем, нормальное искусство возвращаем.
- Когда?
- Со временем. Ну и, конечно, в зависимости от найденного общего языка.
Я оставил на ротапринтном бланке мгновенно расплывшуюся подпись и положил магнитофон с кассетами в портфель.
- Хорошо, что поместился, - сказал Зеленов оживленно, - а то пришлось бы оформлять пропуск на вынос материальных ценностей. Представляю, как тебя накачали твои дружки перед этим визитом. Уже дрожишь: провокация, дескать, сейчас на выходе проверят портфель и обвинят в краже собственного имущества. Успокойся, здесь в такие дешевые игры не играют. Магнитофончик-то где покупал? Только не вздумай лгать Володьке Зеленову. Я же не для протокола.
- Он совсем старый, - сказал я, - то и дело барахлит.
- А все-таки?
- На этот вопрос я отвечать отказываюсь, как не имеющий прямого отношения к делу, - вдруг сказал я.
Этой фразе, как и всей системе ответов на вопросы тайной полиции (придуманной святым человеком Владимиром Альбрехтом), меня вчера долго учили озабоченные Петр и Георгий, но я не был уверен, что наберусь мужества ее употребить.
- Слышали мы такие ответы, - хмыкнул Зеленов, - однако слышали и другое. Например, коллеги недавно рассказывали мне одну совершенно детективную повесть. Представь себе некоего студента-первокурсника, который получает от своего научного руководителя энное количество секретного вещества. И меняет его у одного довольно подозрительного типа на какую-нибудь импортную безделушку, скажем, магнитофон. Не задаваясь вопросом, что с этим веществом произойдет дальше. А может быть, и задаваясь, однако не обладая слишком твердыми моральными принципами. Подозрительный же тип, допустим, продает его иностранному дипломату. А научный руководитель исчезает за границей при таинственных обстоятельствах. И, надо полагать, является к своим новым хозяевам не с пустыми руками. Возникает законный вопрос о роли того студента-первокурсника во всей этой, прямо скажем, довольно неприглядной истории.
- Все это было почти десять лет назад, - вырвалось у меня. - Вернее, ничего этого не было.
Старший лейтенант не знал, что года три тому назад на дне рождения у Жуковкина (который после женитьбы виделся со старыми друзьями редко) Ваня Безуглов спьяну рассказал мне, как отобрали у него алембик с аквавитом в гостинице "Метрополь", и как твердо он стоял на своем: нашел на улице, держал в портфеле для личного употребления. Видимо, на самом деле он был более разговорчив, но секретным веществом аквавит никогда не считался.
- А я и не говорю, что было, - легко согласился Зеленов, извлекая, впрочем, из скоросшивателя два листка бумаги и пробегая глазами машинописный текст. - Наша организация обычно не дает таким детективам разворачиваться до конца. Кроме того, лично я, если хочешь честно, считаю этого первокурсника вполне советским человеком, просто оступившимся.
- Где же он оступился, по-твоему?
- Об этом я и собирался сегодня поговорить. И, может быть, помочь тебе. Все-таки не хочется, чтобы у старого товарища были неприятности.
- Я сугубо частный человек, Зеленов. Твоя организация не может мной интересоваться. Это напрасная трата денег и времени.
- Быть частным человеком в наши дни - непозволительная роскошь - посмотрев на меня с некоторым ехидством, Зеленов снова раскрыл свой скоросшиватель. - Частный человек встречается лишь с теми, с кем ему хочется. Если он аэд - сам выбирает темы и стиль, распространяя свои эллоны в кругу друзей и почитателей. Но таких людей среди нас все меньше - тщеславие, во-первых, и назойливое государство, во-вторых, лишают нас этого удовольствия, столь необходимого для творчества. Интересная мысль, правда? И какое интересное мнение о нашем государстве. К этой теме мы еще вернемся, - он не дал мне говорить, и слава Богу, потому что я оскорбился за память дяди Глеба и непременно сказал бы какую-нибудь глупость. - А пока давайте посмотрим, товарищ Татаринов, где и как вы оступились, вернее, оступались. Бог с ним, с аквавитом, дело давнее и вряд ли доказуемое. Однако после бегства вашего научного руководителя вы не пришли к нам, как полагалось бы советскому человеку. В результате органы узнают о факте измены родине лишь много лет спустя, да и то почти случайно. Университет вы закончили, хотя и не по алхимической кафедре, однако по специальности работать не возжелали, и от распределения уклонились. Пройдя творческий конкурс в Экзотерический институт, поступать в него почему-то раздумали. Уже четыре года вы, по сути, тунеядствуете. Круг ваших знакомых вам известен не хуже, чем мне. Бездари, спекулирующие на чистом искусстве, использующие вас, как единственно талантливого среди них, в своих низких целях.
- В каких? - я все-таки не удержался.
- Ажиотаж вокруг так называемой подпольной советской экзотерики на Западе раздувается не в последнюю очередь благодаря усилиям вашего кружка, - заранее подготовленной фразой он, видимо, рассчитывал раздавить меня - человека, в сущности, пугливого и весьма далекого от политики, и, надо сказать, я струсил еще сильнее.
Вряд ли стоит сейчас, спустя долгие и наполненные разнообразными событиями годы, в подробностях воссоздавать нашу встречу с Володей Зеленовым, благо подобные беседы, хотя и в чрезвычайно драматизированном виде, многократно описывались и в беллетристике, и в мемуарной литературе. В какой-то момент, впрочем, я взорвался и накричал на него (напомнив, как он мечтал бороться за идеологическую чистоту советской экзотерики, а в результате стал заурядным жандармом), в ответ он накричал на меня, кинув на стол номер парижского журнала, и театрально вопрошая, с чьей помощью я передал свои произведения в антисоветскую эмигрантскую публикацию и как распорядился гонораром. Мгновенно остыв, я вяло уверял его, что впервые слышу не только о публикации, но и о самом журнале.
- Отлично, - с насторожившим меня равнодушием спрятав журнал обратно в несгораемый шкаф, Зеленов достал из ящика стола еще один томик в мягкой обложке. - Это все мелочи. Я с вами согласен, гражданин Татаринов. Эллоны - вещь неполитическая, и сажать вас за эту публикацию никто не собирается. Однако попробуем разобраться в другой детективной истории.
Я уже говорил, что слово в той навеки исчезнувшей стране было Богом, и печатное слово - в особенности. Оба собеседника в лазурном особняке свято верили в упомянутый ажиотаж, якобы подымавшийся на западе вокруг советской подпольной экзотерики. Глухая слава многих молодых аэдов держалась на одной-двух случайных публикациях в зарубежных университетских альманахах; репертуар выступлений в гимнасиях подлежал самой скрупулезной цензуре; за слово давно перестали расстреливать, но и спокойной жизни тоже не сулили. Блаженные, наивные, золотые времена. Журнал, который я действительно видел впервые, назывался "World Ecsoterics Today" и выходил (тиражом в восемьсот экземпляров) частью на английском, частью на древнегреческом. Зеленов раскрыл его на закладке и протянул мне.
