В те минуты — вряд ли кто будет читать афоризмы запоем и подряд, — в те минуты, когда просматриваешь эти безмятежно светские тексты, начинаешь верить, что бывали (бывают) эпохи, когда консоли стояли высоко, когда толстый Суизин Форсайт на отличной гнедой четверке отправлялся в театр, чтобы увидеть представление, придуманное этим фрондером и фанфароном Оскаром Уайльдом.

Человеку нужны мгновения безмятежности. Вот сегодня же вечером ты — читательница Уайльда, — светская женщина приятно средних лет, высоко поднимешь хорошо, дорого и умеренно стандартно подстриженную голову, соберешь воедино имидж и макияж и поедешь на вернисаж с фуршетом в Музей Андрея Белого (в ту самую квартиру, где он размышлял о горестях любви, сидя на диване в черной бархатной полумаске) или в не слишком дорогое кафе на Потаповском под книжным магазином. Вполне можно рассчитывать, что и мужчины — читатели «Афоризмов» — могут оказаться на этом фуршете или вернисаже.

Уайльд в собрании К. Душенко — не только эликсир светскости. Цитаты из него могут пригодиться как эффектные слоганы для успешливых блескучих журналов типа «Лиза» или, наоборот, «Андрей», «Караван историй» и так далее. Например, для «Лизы»: «Никогда не надо дарить женщине то, чего она не сможет носить по вечерам»; для «Андрея»: «Мужчины мыслят. Женщинам только мыслится, что они мыслят». Есть слоган и для НТВ: «В Америке президент правит четыре года, а журналисты бессрочно».

Впрочем, жизненный, а не литературный юмор Уайльда был гораздо глубже и на удивление современнее. О рекламе первого издания «Баллады Редингской тюрьмы»: «Реклама в „Атенеуме“ превосходна. Так и чувствуешь себя чаем „Липтон“». Узнав, сколько будет стоить операция, тяжело больной Уайльд заметил: «По-видимому, мне придется умереть не по средствам» (и то и другое по записи друзей).

В последних разделах («Другие об Оскаре Уайльде») приводятся мнения известных людей о писателе («Я слушал гораздо более умелого рассказчика, чем я сам», — сказал Бернард Шоу.) В конце — список источников, из которых взяты собранные здесь афоризмы. Окончательно выясняется, что это не специально созданные мини-тексты типа афоризмов и максим Ларошфуко, Лихтенберга и Ривароля. Скажем, больше всего острот принадлежит персонажам светских пьес Уайльда, написанных с явной авторской иронией в отношении этих лиц и их реплик. Портрет Уайльда, получившийся из разнохарактерных материалов, заметно искажает пропорции оригинала. Но создан он с большой любовью.

Разделы «Мужчины и женщины», «Женские разговоры» и некоторые другие, повторю, невольно вызывают какие-то дамские литературные ассоциации. Оскар Уайльд, пожалуй, единственный из знаменитых писателей был редактором женского журнала. Но вряд ли он полагал эту литературную поденщину интеллектуальным пьедесталом своей славы.

Генрих Бёлль. Бешеный пес. Рассказы. Перевод с немецкого Е. Михелевич и Н. Бунина. М., «Текст», 2000, 189 стр. (Серия «Книги карманного формата»).

Генрих Бёлль, лауреат Нобелевской премии 1972 года, знаменитый писатель, не нуждается в рекомендациях в нашей стране. В книжке помещены одиннадцать его ранних рассказов, которые до этого никогда не переводились на русский язык. Кто почему-либо не знает Бёлля — не с них начинать знакомиться.

Некоторые из рассказов в переработанном виде попали в более поздние произведения. Рассказ «Мост в Берково» (1948) был в 1951 году включен в роман «Где ты был, Адам?» в качестве 8-й главы. «Потерянный рай» породил два рассказа под общим названием «Ночь любви» и рассказ «Желоб на крыше», которые давно опубликованы. В этих ранних рассказах, подсвеченных только что ушедшей войной (годы написания — 1946–1951), уже есть не отпускающий ни на миг драматизм действия (в большинстве случаев оно развивается в течение нескольких часов), сосредоточенность на внутреннем нравственном колебании — решение ценой в жизнь, простые жесты, отслеженные как танец, простые слова… В общем, это уже интересно, это уже Бёлль, хотя и недостаточно (сравнительно с позднейшим) отточенный и совершенный.

Особняком стоит рассказ под названием «Пылающие». Герою шестнадцать лет. Автору, 1917 года рождения, — двадцать. Это предельно наивное сочинение глубоко верующего юноши в старом немецком романтическом духе. Но, безусловно, — уже рассказ. Стиль старинный, а герои такие же незаземленные, как у послевоенного Бёлля. 1937 год — в Германии той поры стилизация могла быть и защитной окраской, а не просто наивностью. Во всяком случае, путешествуя по реке, интересно увидеть ее исток, ее первый родник, пробивший окружающую глину.

Осознанный духовный подтекст обыденных решений, начатки мастерства, страшный опыт, накопленный в котле войны, плюс удача остаться в живых в разоренной Германии — все это предвестие, начало того Генриха Бёлля, которого мы любили. Хотелось бы, чтобы эту маленькую книжечку в мягкой обложке заметили и нашли, как мы, подсоветские читатели, искали и находили «Хлеб ранних лет» (русский перевод 1958 года) или «Долину грохочущих копыт» (1971) в еще более невзрачных изданиях.

Дмитрий Шеваров. Жители травы. Рассказы. Эссе. Очерки. Литературные путешествия. М., «Воскресенье», 2000, 320 стр.

Метелки травы — реденькие, бледно-охряные, слегка согнутые ветром — украшают переплет этой книги. И самые крупные буквы на нем достались не имени автора, а слову трава — «пшеница человеческая».

Автор книги — заметный журналист газет «Комсомольская правда», «Первое сентября» и других, журналов «Новый мир», «Смена», «Урал». Разделы книги — по жанрам: если про ежика — значит, рассказ, про фермера (эдакий Микула Селянинович, потомок бурлаков с восьмизарядным ружьем на изготовку) — значит, очерк, про Дельвига — значит, литературное путешествие; но идут они одним стилистическим потоком, имя которому — лирическое раздумье.

Книга населена детьми и друзьями автора, проводами и приездами, поездами и пароходами. Автор машет вслед чужим поездам, передвижениям чужой жизни и размышляет о своей…

Жизнь в этой книге неспешна и подробна. Помните, у Пастернака: «капнет и вслушается»… Смена ритма утихающего дождя, движение и блеск мокрой ветки сирени могли бы быть вполне константны для сюжетов прозы Шеварова.

С большим временем — с эпохой — у него странные взаимоотношения. Обжитое прошедшее, будь то шестидесятые годы или русский дворянский девятнадцатый век, — вот его главное отечество. И не стоит слишком уж задумываться, от Карамзина он идет или от Визбора. От Пруста или от Паустовского. Эпохи сосуществуют, они одновременны, утверждает Дмитрий Шеваров.

«Под сенью» — эссе. «При всей нашей среднестатистической дремучести мы в культурном и этическом смысле замыкаем карамзинскую эпоху. Еще вовсе не редки в нас сентиментальность и созерцательность, столь излишние ныне, — это, возможно, толчки наших каменеющих корней… В наших городах и поселках, построенных с умыслом запугать и запутать, в наших пригородах с печатью нищеты и разбоя, — здесь мы родились, но здесь мы чужие. А родные мы лишь улетевшим просторным домам с мезонинами и башнями, где мы никогда не жили, да аллеям и рощам, где мы никому так и не признались в любви».

«Минутная отрада»: «Однажды осенью… Еще ничего не сказано, а нам уже слышатся два вздоха и еще что-то протяжное, долгое. „Однажды… осенью…“ Какое молчаливое пространство. И случай, возникший в этом пространстве неожиданно и кратко, будто ветка обломилась.

Потом нам вспомнится тот звук, тот промельк, тот случай, и мы вдруг ощутим в нем что-то иное, неслучайное…

И во всем этом промысел Божий».

«В счастье вообще нельзя упереться, его нельзя вырвать „в борьбе и в боях“. Счастье в ремарке, в паузе, в вечернем воздухе».

Я думаю, эта светлая пауза длиной в три сотни страниц будет приятна многим читателям. А в настоящее время газета «Труд» регулярно помещает заметки Шеварова под удивительной рубрикой «Добрые люди XX века».