Борис Стругацкий в интервью в связи с вручением «АБС» — премии имени братьев А. и Б. Стругацких за лучшее прозаическое и критическое произведение в области фантастики, братьями же и учрежденной, — назвал латынинского «Инсайдера» (заключительную часть Вейской хроники1) «принципиально новым романом». Премия тем не менее вручена не автору принципиально нового романа и даже не самому серьезному из соперников Юлии Латыниной — Виктору Пелевину, вышедшему в финалисты «АБС» с нашумевшим «Generation ’П’», а мало кому известному Сергею Синякину, опубликовавшему в журнале «Если» повесть «Монах на краю земли», о которой Стругацкий Б. не сказал почему-то ни единого слова…

Впрочем, на месте именитых фантастов я поступила бы точно так же, ибо и с фантастикой вообще, и с той ее разновидностью, в какой и поныне, как встарь, лидируют братья АБС, Вейский цикл связывает не родство, а свойство, да и то приблизительное. Фантастики, на мой взгляд, здесь не больше, чем, скажем, в «Клопе» или «Бане», и куда меньше, чем в «Демоне», «Сказке для детей» или в «Ночи перед Рождеством». Фантастична (в прямом, жанровом отношении), по сути дела, лишь завязка — история появления на неизвестной космическому сообществу планете Вее экипажа межпланетного корабля. Что же касается приключений и злоключений потерпевших катастрофу астронавтов, и прежде всего капитана «грузового бочонка» землянина Клайда Ванвейлена, то тут на память приходят совсем другие имена: Купер, Вальтер Скотт, а местами («Повесть о государыне Кассии», «Дело о лазоревом письме») Марк Твен с его «Принцем и нищим»… Но это легкое присутствие — лишь дальнее эхо давних, хорошо и вовремя забытых читательских пристрастий, ибо то, что происходит на Вее, случайно открытой Ванвейленом со товарищи, волею автора страшно похоже на то, что происходит в посткоммунистической России, которая для вновь открывающих ее людей Запада, и прежде всего американцев, не менее экзотична, чем Вея для ее открывателей. При всей своей изобретательности, «изобретательности до остервенения», Латынина не делает даже попытки прикрыть-разбавить поразительное сходство вроде как землян и «землянской цивилизации» с Америкой и американцами.

Сугубо земные и конкретные ассоциации вызывает и воинственно напряженная планета Гера (головная боль космической Федерации) — ни дать ни взять проблемный концентрат всех сразу, от Сербии до Чечни, «землянских» горячих точек, чьи населенцы все как-то не удосужатся сообразить, что двухэтажный гамбургер и демократия по-заокеански — высшие достижения Мирового Разума. Перед парадоксальной развязкой, на самом крутом фабульном вираже «Инсайдера», автор сталкивает двух антиподов: вейца Шаваша, бывшего беспризорника, ставшего («по своей да Божьей воле»!) фактическим властителем Вейской империи, и ново-светского бизнесмена Бемиша, чуть было не выудившего в мутной воде вейской смуты (когда на новооткрытой планете еще можно было делать деньги «прямо из воздуха») баснословно большой барыш. Впрочем, в случае с Бемишем закавыка не только в сверхприбыли: этот не слишком громкий, почти что тихий пришлец со звезд (как тут не вспомнить симоновское: «…под звезды всех Соединенных Штатов»?) наконец-то, на излете возраста «яппи», дорвался до настоящего Большого Дела (взял на себя строительство сверхмощного космодрома неподалеку от столицы империи), а главное, настолько приспособился к местной специфике, что готов прибрать к рукам и другие, многие-многие, нововейские коммерческие начинания. И вдруг все рушится: стремительный успех удачливого чужепланетца чуть было не обернулся полным крахом. Местные партнеры Бемиша Теренса, которых простодушный «землянин» числил в «верных соратниках» (а как иначе? без помощи и опеки туземной элиты господин Теренс, несмотря на ухватистость и стопроцентно «американскую деловитость», наверняка заплутался-запутался бы в головоломных вейских лабиринтах), умно и цинично «используют» чужака в своих, что называется, стратегических целях. Ошеломленный незапрограммированной метаморфозой, Бемиш спрашивает Шаваша: «За что ты ненавидишь нас, Шаваш? Не меня, а Федерацию?»

Наивность вопроса искажает до безобразия эталонно красивое лицо вейца: «За что? А ты сам не догадываешься, Теренс? За то, что вы такие чистенькие. За ваши сверкающие машины. За блестящие фантики, за рекламные щиты, за то, что, когда вы приезжаете в самый грязный город, вы строите себе гостиницу, где нет грязи и нищеты. Народ нищих ненавидит богатых: ты этого не знал?» («Инсайдер»).

Узнаёте этот своего рода мини-набор раздражителей, разогревающих сегодняшний российский антиамериканизм? (Вейцы не просто нищие, а «богатые нищие», ибо бедны, несмотря на то что природные богатства Веи — неисчислимы, а от красоты и роскоши дворцов и храмов нищей империи у прилетчиков-налетчиков с богатых планет аж слюнки текут.) И Латыниной надобно, чтобы о своем легкокасательном сходстве-сродстве с вейцами и самый недогадливый из россиян догадался! В финале «Инсайдера», например, уже упомянутый господин Шаваш, то ли Спаситель и Друг народа (вынудил-таки руководство Федерации великих планет взять на буксир безнадежно — казалось бы навсегда! — отставшую от продвинутых цивилизаций «захолустную» Вею), то ли всего лишь хитроумный и циничный чиновник, нахапавший между делом несчитанные миллионы, отказавшись от космической карьеры, остается на Вее. Возвращается, пишет Латынина, «обратно», восвояси, «к резным шпилям и репчатым луковкам главных дворцовых павильонов» — пишет, явно надеясь, что мы вмиг узнаем-угадаем прообраз: открыточный красноплощадный вид с репчатыми луковками Василия Блаженного и резной зубчаткой московского Кремля…

А императорский любимец и дружий враг, он же вражий друг Шаваша, дитя природы и потомок варварских королей — Киссур Белый Кречет, который, заявившись в столицу планеты Земля, шумит и буянит, совсем как Есенин в Нью-Йорке?

Словом, и шагу нельзя сделать, чтобы не разворошить целый рой непредсказуемых ассоциаций! Именно ассоциаций, а не сознательно загнанных в текст аллюзий. Вот на каком месте, к примеру, сам собой разломился том «Дневников» Юрия Олеши, когда поздно ночью, устав от «Инсайдера», я решила «сменить пластинку»:

«Читаю в газете: Магнитострой будет строить американская фирма. Вся полнота власти принадлежит главному инженеру. Американским инженером, буржуа… возводится гигант социалистической промышленности. Хотел бы я видеть этого господина… Так, значит, для постройки социализма применяются старинные приемы государственности: в данном случае — хитрость. Ах, товарищи потомки, — на хитрости строился социализм…»2

Впрочем, и Максим Борисов также отметил, что Юлия Латынина «не чурается российской истории и современности (ср. историю владычества государыни Кассии и фаворитизм при Екатерине II)»3.

Но эта догадка осталась без отклика, а мысль — без продолжения и обсуждения, ибо возобладало иное мнение: дескать, «вымышленное „застывшее“ общество Латыниной… больше всего напоминает Китай времен Сунской династии» (М. Г. Вейские церемонии. — «Ex libris НГ», 2000, 20 января). Не спорю, и впрямь напоминает. Но: издалека и ежели вприщур. И лишь до тех пор, пока, не поленившись, не освежишь в памяти предмет, то бишь историю Китая, хотя бы слегка: самое беглое и поверхностное сопоставление подлинника с его причудливым и лукавым отражением в вейском многотомнике наводит на мысль, что Латыниной страсть как нравится китайская бытовая фактура, что ей весело и приятно мастерить для персонажей вселенской трагикомедии затейливые костюмы «в китайском стиле» и украшать бесчисленные романные интерьеры искусно (китайская работа!) исполненными вещами и вещицами… И при этом: на уровне длинной мысли Вейских хроник настоящий Китай и настоящие китайцы «хрониста Ю. Л.» (в пределах данного текста) не слишком интересуют, ибо страшнее волка — опасного, наркотического плена стилизаторства — зверя для нее нет.