…чувствую, как меня дергают за ногу. Открываю глаза. Слева и справа от меня лежат люди с повязками на головах. Это нары, так как по людям в белых халатах, стоящим у меня в ногах, вижу, что я лежу на уровне чуть выше их колен. Ктото снимает повязку у меня с головы. Один из посетителей, очевидно, докладывает своему начальнику о моей операции. (Запомнились его слова о том, что операция была экспериментальная, так как после трепанации черепа рану они зашили, чтобы не уродовать голову. Опять же спасибо врачам — мне ведь тогда было только девятнадцать лет. Осколки, продолжал он, оставили, так как они находятся глубоко… Как видно из сказанного, я уже неплохо соображал. Одного не могу вспомнить: как я питался. Ни когда я был в сознании и тем более, как меня кормили, когда я был без сознания…)

…лежу уже на кровати. В комнате человек шесть, и все с повязками на головах. Позже узнал, что я в специализированном черепном госпитале. У меня по-прежнему ничего не болит, но тело как бы чужое. Правда, руки и ноги шевелятся. Подниматься с кровати еще не разрешают. Уже хоть и лежа, смог написать письмо домой. (Уже после демобилизации мне показали это письмо. В нем было невероятное количество ошибок. Например, Здравствиватите дророгрогиие родрдитиитеилие. Вот с этим письмом и ходили родители за толкованием к Авдееву-отцу. Глядя на этот полуистлевший треугольник на плохой бумаге теперь, будучи отцом и дедом, понимаю, какой это бесценный подарок родителям. Многие, многие родители моих земляковкокандцев, таких, например, как Вила Алексеева и Владимира Биргера, никаких писем уже не получили. Кстати, об Алексееве. Незадолго до его гибели я поинтересовался его странным именем — Вил. Оказывается, что это аббревиатура от Владимира Ильича Ленина. Вот такими были многие из наших родителей и мы.)

Что еще запомнилось из последнего фронтового черепного госпиталя.

В моей палате лежали молодые солдаты — мои сверстники. Несмотря на то, что, кажется, двоих унесли из палаты мертвыми, мы както развлекались. Кроме несомненно придуманных историй о похождениях с девочками на гражданке, придумывали нехитрые состязания. Например, кто больше заполнит утку для мочи. Утки были стеклянными и большими. Сквозь зеленое стекло утки общество могло констатировать величину наполнения. Помнится, что в этом соревновании я был не из последних.

На этой спортивной ноте я хочу закончить воспоминания о моем возвращении к жизни.

И все же, как это могло случиться, что я в таких обстоятельствах остался жив, получив два осколка в висок? Я, конечно, погиб бы, если бы не стечение целого ряда почти необъяснимых чудесных обстоятельств, а скорее всего это было еще одно вмешательство Бога в мою фронтовую судьбу.

Первое. Чудо состояло в том, что два моих боевых товарища Александра — Авдеев и Машенцев — смогли позаботиться обо мне в боевых условиях. Второе — что именно в это время неподалеку от меня была подбита самоходка, при этом подбита так, что могла своим ходом уйти в тыл. Третье — что ее командир согласился прихватить меня. Спасибо великим военным медикам, вернувшим меня из небытия! Спасибо Богу, не давшему мне сгнить в одной из многих тысяч безвестных ям, именуемых братскими могилами, разбросанных по бесконечным просторам от реки Днепр в Украине до западной границы Венгрии! Ведь сотни тысяч моих сверстников, вчерашних школьников, не познавших даже радостей первой любви, остались лежать в этих ужасных ямах.

И я благодарен Богу за все то, что он сделал для меня во время войны и позволил мне создать крепкую, хорошую семью, вырастить и воспитать замечательных детей.

Рассказав многое, Фима в своих записках не упомянул о своем напарнике, находившемся рядом с ним на злосчастном снопе, когда возле них разорвался снаряд. Дополним же его рассказ: его боевой товарищ, появившийся в его отделении еще под Кировоградом, — Миша Голод — тоже был ранен осколками этого же снаряда. Но, в отличие от Фимы, раненного в голову, Мише осколки повредили филейную часть. У тех, кто знал их историю, это обстоятельство на долгие годы стало предметом шуток (когда на эти темы за давностью лет уже можно было шутить). Однако, в связи с тем, что оба пострадавших были евреями, никто не мог сказать по адресу Миши: «Вот хитрый еврей — знал, что подставить врагу!», и поэтому упражнения в остроумии по поводу этого фронтового эпизода не имели национального оттенка.

Им обоим Всевышний подарил долгую жизнь. Медаль за город Будапешт, о которой говорилось в песне, жалобно распевавшейся в пригородных поездах Советского Союза нищими военными инвалидами при сборе доброхотных даяний, Фима так и не получил. За свой военный год он вообще не удостаивался никаких наград. В это время при составлении наградных списков уже производилась селекция, чтобы их (некоторых нежелательных нацменов, в том числе евреев, уже и так к тому времени, по мнению руководства страны, щедро одаренных высшими наградами) было не так много.

«А мой хозяин не любил меня — / Не знал меня, не слышал и не видел», — писал через много лет после войны мой земляк Слуцкий. Но Фима тогда не ощущал никакой наградной избирательности, так как в его окружении — в отделении и взводе — не награждался никто. Хозяин их не видел, а если видел — то в гробу, вернее — в братских могилах. Возникла странная ситуация: генерал-фельдмаршал фон Манштейн, которого гнали на запад Фима и его однополчане, получал рыцарские регалии, а его победители оставались ни с чем. Страна не приказала им быть героями.

Вероятно, они просто оказались не на главном направлении, потому что в 44-м Советский Союз вовсе не был скуп на награды. Так, например, участники «одиннадцатого сталинского удара» — «освобождения» Крыма от татар, болгар и греков — отважные бойцы НКВД и помогавшие им общевойсковые соединения, еще недавно штурмовавшие Севастополь, за выполнение этого особого боевого задания получили более четырехсот наград. Конечно, их «военная» работа была трудной и опасной: нужно было, имея тут же в обозе новых поселенцев, подъехать к каждому татарскому дому, выгнать оттуда женщин, детей и стариков, погрузив их в «студебеккеры» и полуторки, а все их хозяйство тут же торжественно вручить новым поселенцам (о моральном облике и нравственности эти пришлых «хозяев» умолчим). Дело, конечно, было рисковое: ведь во время этого государственного бандитизма на отважных бойцов мог напасть какой-нибудь татарский баран или клюнуть татарский петух. Так что, можно сказать, награды нашли героев.

Столь же щедрым был советский режим и по завершению «двенадцатого» сталинского удара — спланированного гением всех времен и народов и осуществленного под его непосредственным руководством убийства Соломона Михоэлса: несколько убийц — непосредственных исполнителей этой благородной задачи — получили ордена Отечественной войны I степени. Вот где, как оказалось, находились главные фронты «отечественной» войны, а совсем не там, где Фима и его однополчане проливали свою кровь!

Побежденный — генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн фон Левински — в конце марта 1944 года, как уже говорилось, был отстранен от командования группой армий «Юг», которая после его ухода получила название «Северная Украина», и более в тысячелетнем рейхе по службе не использовался. Он чувствовал, что расплата приближается, но действительность оказалась более благоприятной, чем его ожидания: проведя после окончания войны несколько лет в тюрьме как военный преступник, он только в 1950 году был судим британским военным трибуналом и приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения. Однако, уже в 1953 году был освобожден и принялся за свои мемуары, пытаясь в них рассчитаться с мертвым и потому уже безопасным для него фюрером, взвалив на него всю вину за утраченные победы. Последние двадцать лет своей жизни он провел на свободе, в покое и благополучии, и умер в Мюнхене в 1973 году на восемьдесят шестом году жизни.