Евгений Андреевич бодро призывал:

— Нажимайте, нажимайте, братцы, не стесняйтесь.

Однако ребята не торопились нажимать, выпили по чашке кофе и полезли из-за стола.

— А глазунью?

Ленька поморщился и довольно откровенно заявил:

— Яйца нам дома надоели. И масло тоже.

У Евгения Андреевича дернулась правая бровь.

— Вот как?! Чем же, извольте, вас кормить?

— А не знаю, — беспечно ответил Ленька. — Мороженым. — И захохотал.

Пашка ткнул брата в бок:

— Ладно тебе…

Евгений Андреевич пожевал губы, решительно тряхнул головой.

— Ну-с, братцы, — сказал он, оглядывая комнату, как полководец поле предстоящей битвы. — До обеда отдохнем, а потом двинем в походы по городу… У нас есть что посмотреть, есть чем гордиться. Познакомлю вас со всеми историческими местами, с архитектурными памятниками и так далее. Побываем, конечно, в музее, в театрах, на стадионе, на выставке. Совершим экскурсию на «Ракете» по Оби. Ну как, устраивает вас такой план?

У ребят загорелись глаза:

— Устраивает, дядь Женя!

Евгений Андреевич прошел в «красный» угол, где было средоточие его радиотехнических средств, хлопнул ладонью по телевизору, спросил небрежно:

— Надеюсь, вы знаете, что это за аппарат?

Ленька засмеялся, а Пашка ответил скромно:

— Конечно, знаем… только у нашего «Атланта» экран немного побольше. Сорок пять сантиметров по диагонали. А у вашего «Рекорда»?

Евгений Андреевич несколько смутился:

— Понимаете ли, как-то не довелось… Не поинтересовался… В общем аппарат хоть и старенький, но надежный, работает, как часы…

— А это магнитофон? — спросил с любопытством Ленька. — Ух ты, не видел еще такого. «Нота»… Наверно, последней марки?

Евгений Андреевич медленно потер подбородок, ответил как-то виновато:

— Это магнитофонная приставка. Она, так сказать, работает только в содружестве с этой вот радиолой…

Ленька протянул разочарованно:

— А-а!..

Евгений Андреевич решил защищаться.

— Воспроизводимость звука радиолой лучше и чище. Когда я брал «Ноту», именно этим руководствовался…

Племяши охотно согласились: может быть. Но так и остались равнодушными и к «Ноте», и к радиоле «Сириус». Пашка направился к книжному шкафу, а Ленька подошел к окну, лег грудью на подоконник и заглянул вниз.

— Ух ты — высоко как! Дядь Жень, а сколько метров отсюда до земли?

Евгений Андреевич тяжело сел в кресло.

— Не знаю, брат, не мерил… Метров двенадцать, пожалуй.

— Ну да! Больше. У нас пожарная вышка — двенадцать.

— Ну, пятнадцать.

— Нет, метров двадцать.

Ленька с минуту повертел головой и соскочил на пол.

— Высоко, а ничего не увидишь: дома и дома. На нашу вышку заберешься — ахнешь! Даже Макаровку видно. Тринадцать километров от нас. И озеро Малиновое…

Евгений Андреевич слушал Леньку, а сам раздумывал: чем бы занять племяшей, что им еще показать? А Ленька вдруг развспоминался.

— Эх, и рыбы там, на Малиновом! Карась — во! И лещ. Карп попадается. Мы с батяней как-то целый рюкзак наловили. Пуда два… Не верите? Вон хоть у Пашки спросите… Пашка, помнишь? Тогда у нас еще на заимках мотоцикл сломался.

Пашка в это время увлеченно рылся в книжном шкафу, ответил, не оборачиваясь:

— Помню. Много наловили.

— Видите? — Ленька победно глянул на дядю.

— Ну, и как справились?

Ленька засмеялся радостно.

— Хорошо справились! Мама такого пирога испекла — язык проглотишь!

Евгений Андреевич усмехнулся.

— Я не про то. Ты говоришь, мотоцикл сломался. Дотолкали до дому?

Ленька даже руками развел.

— Дотолкали?! Да у нас батяня… Он, хоть давай самолет, исправит. Доехали. Еще как!

Евгений Андреевич снова усмехнулся. «Ишь ты — батяня! Придумали же…» Спросил:

— Мотоцикл-то, поди, недавно купили?

— Этот, с люлькой, в позапрошлом году, а «Ковровец» — давно. Батяня его Пашке подарил. Пашка уже и ездить научился, да батяня не разрешает пока.

Евгений Андреевич тяжело поднялся с кресла и без прежнего энтузиазма произнес:

— Ну что ж, пойдемте, братцы, побродим по городу… А пообедаем, пожалуй, в столовой.

Ленька не мешкая побежал в прихожую обуваться, а Пашка с сожалением расставил книги по местам, сказал дяде:

— Хорошие у вас книги. Интересные. У нас таких нет. Даже в библиотеке.

Евгений Андреевич обрадовался этим словам, как дорогому подарку, засуетился, хлопнул Пашку по плечу.

— Ну, это ты, брат, загнул малость… Про библиотеку… А в общем, верно, есть кое-что…

За неделю дядина программа была выполнена больше чем наполовину. Ребята побывали в музее и в огромном Дворце спорта, где в самую жару смотрели настоящий хоккей с шайбой. Здорово понравилась им выставка и спектакль в ТЮЗе, и совсем ошеломила прогулка на «Ракете». Какая скорость! Никогда не думалось, что можно захлебываться воздухом!

В общем впечатлений — хоть отбавляй.

Однако городская сутолока утомляла. Пыль, лязг трамваев, сумасшедшая трескотня мотоциклов, беспрерывный рев автомашин, от которого и ночью нет спасения; какая-то тяжелая теснота на улицах, толкотня в магазинах, в столовых, в автобусах… Ребята устали и поскучнели. Все реже и реже стали выходить даже во двор. А на второй неделе вдруг заявили твердо: домой.

Евгений Андреевич растерялся, огорчился несказанно:

— Да вы что, братцы?! Впереди столько интересного! Поживите. Ну хоть с недельку еще?

— Нет, — сказал Ленька. — Скучно у вас тут. Ни речки, ни леса. Ходишь, как дурак, среди домов.

— Верно, — задумчиво подтвердил Пашка. — А у нас сенокос уже, наверно, начался. А, Лень?

— Конечно, начался. Батяня говорил: через неделю, мол. А мы здесь уже вон сколько живем.

Пашка вдруг оживился, глаза заблестели.

— Ох и жарко сейчас нашим — все на лугах. Торопятся. Погода, вишь, какая — в самый раз. С ночевьем, поди, а? Вечером кулеш на кострах варят… И песни поют…

— А перепелки: «Спать пора, спать пора!..» На Черемшанских лугах их полно, перепелок. Помнишь, Паш, как в прошлом году ловили их?

И они, споря и радуясь, вспоминали о чем-то интересном и дорогом для них, забыв все на свете.

Слушает Евгений Андреевич племяшей и видит себя таким же белоголовым мальцом, с одной помочей через плечо, на речке с удочкой… Вода тихая, гладкая, а в ней перевернутый лес, что растет на той стороне, а в ней еще горят утренние звезды… Было ли это? Когда он, в самом деле, видел небо, всё сразу, далекое и огромное?

Поднял голову Евгений Андреевич, словно чужими глазами обвел обжитую квартиру, и показалась она ему серой, неуютной, тоскливой…

— …Дядя Никифор, наверное, получил новую самоходку и обкатывает уже…

— Интересно, батяне сменили коня или нет? Карька ведь совсем охромел.

— Сменили, небось. Председатель когда еще обещал. Слышь, Паша, а ты на конзавод поедешь?

— Еще бы! Сразу же. Гаврилыч просил помочь… Пегас уже здорово подрос… Эх, и рысачок будет! Из «Красного знамени» приезжали — отойти от него не могли. Пристали: продайте, мол.

Ленька испугался:

— А если продадут?

— Как же! Гаврилыч сказал: только со мной. А я, говорит, дорого стою.

Ребята засмеялись. Ленька совсем разбодрился, обернулся к Евгению Андреевичу.

— Поехали с нами, дядь Женя, а? Ух и поживем! На рыбалку сходим. Или в лес. Грибов там — заплачешь, что не соберешь всех. Рысаков наших посмотрите. У нас конюшня — во! Золотую медаль имеем. А, дядь Женя?

Вечером Евгений Андреевич позвонил Оле, чтобы прислала машину.

— Ты уж прости, Оленька, может, и я с ребятами, а?.. Такое тут дело…

1971 г.

Я его часто видел из окна. Он был всегда в одном и том же сильно поношенном пальтишке, едва доходившем до колен, в шапке-ушанке, которая, видимо, не раз служила футбольным мячом в горячих и быстрых импровизированных матчах. Она сидела у него на голове как-то особенно лихо, причем одно ухо беспомощно свисало, а другое торчало вверх вызывающе и нахально. Его большие, наверное мамины, резиновые сапоги, когда он бегал, хлопали голенищами, будто стреляли. По этим хлопкам я безошибочно узнавал: он вышел на улицу.