И с визгом отступился враг, вбуровился в недра и притих там надолго, до сих пор поражаясь силе веры людской и завистью исходя, что нет таких смертных, преданных ему так крепко и неистребимо…

Мария Самсоновна облегченно перекрестилась на восход солнца, снимающего с очей завесу тьмы и зла. Лицо ее было наполнено смирением и святостью, сердце согревали думы о выздоровлении старца, и восприняла она его дарованным сокровищем, путь открывался ей новый на исходе лет. И от радости душевной подломились ноги ее резвые, и опустилась на колени в молитве, взглядывая на стихающую дрожь черного камня, наваленного ею на исчадие ада…

Птица вольная, бездомовая, воспела над ее головой, радуясь народившемуся дню…

* * *

Илий проснулся перед рассветом. Шевельнулся и не почувствовал уже привычной изводящей боли. Стало легко и томно, силы вернулись в его изнемогшую плоть. Он лежал в полной тьме кельи и припомнил вчерашний день, старую женщину, повелевшую ему жить…. И вдруг ему захотелось есть, чего-нибудь свежего и кисленького — яблочка. Он привык усмирять свои желания и терпеть, но жизнь открылась в нем и требовала соков земных. Он пошарил рукой на стуле рядом с кроватью и вдруг ощутил округлость и хрусткую твердость именно яблока и возрадовался, что Бог слышит его и посылает ему плод желанный. Илий поднес яблоко к лицу, и вдохнул спелый, знойный аромат. Он знал, что такие яблоки в монастырском саду не росли, и снова радостное удивление наполнило его… Яблочко было мяконькое, он мусолил его пустыми деснами, напитываясь сладостью и духмяностью поспевшего плода. Съел его целиком, и рука потянулась опять и нашла пирог с ягодой, а потом кружку с отваром каких-то трав, и он выпил ее до дна… Есть хотелось еще, но Илий сдержал зов воскресающей плоти и посилился встать. Поначалу он сел, потом, придерживаясь руками за спинку кровати, поднялся на ноги. Они были еще вялыми, старца пошатывало, слабость кружила голову, но Илий превозмог ее и сделал первый шаг. Качнуло, повело, но он переступил еще и еще, выбрался из кельи с передыхом. Держась одной рукой за стену, медленно выбрел на монастырский двор. На востоке ярко горела звезда утренняя, розовый рассвет молодо румянил далекое небо и купола церквей. Они уже налились робким светом зари, остатки озолочения засветились, и кресты тускло проявились из кромешной тьмы космоса…

Илий жадно вдыхал прохладный утренний воздух, густо замешенный на аромате сада и дерев иных, от лиственниц древних наносило смолой, тронутая росой пахла известь стен и кирпичи храмов, пахла отвологшая трава, обросевшие кусты, доносились еще сонные голоса птиц и призывный кряк уток на озере за монастырской крепью. Голова старца кружилась от сытости жизни, но он пил и пил ее глубокими вздохами и окреплялся ею и чуял бегучую влагу на своих щеках. Взяв в подспорье сломанный держак лопаты, прислоненный кем-то к стене, он пошел к собору, опираясь на него. Шел с остановками, оглядываясь кругом и шепча что-то неслышимое просыпающемуся миру, но доступное высшей силе его… Собор оказался незапертым, и старец с большим трудом отворил огромные железные двери, всплакнувшие от радости петлями, пропуская его внутрь. Гулкая тишина обступила старца. Он долго стоял, впитывая дух храма, и потом шарк его слабых шагов зашелестел под куполом щебетанием касатушек. Внимали ему лики святых на фресках и иконах, принимая его долгим ожиданием…

Илий ощушал тревожный запах ружейного масла, витавший в русском храме, он не знал причины этому, но пахло так же, как от винтовок конвоиров, удары прикладом коих плоть его помнила досель. Он воспринял дух этот чуждый в святом месте, как грозное Божье послание и напоминание, что идет сражение страшное на этой земле, смерть, убиение… Илий опустился пред темным алтарем на колени, и глас его тихий вознесся в молитвах…

Теплый свет восходящего солнца проник через сводчатые окна подкуполья и растворил тьму в храме. Все четче проступал алтарь и иконостас взору старца, все яснее лики святых и фреска Спаса над головою, все тверже и мощнее из уст Илия лилась древняя музыка молитвы, она наполняла храм, как солнечный животворный свет, вздымалась все выше и выше, уходя небесным лучом в звездные миры к престолу Творца… Силы приходили к Илию в молитве, он усердно клал поклоны, осеняясь крестом, верою мир окружающий напитывая, этой истинной музыкой слова и духа православного, русского…

Он молился так радостно и истово, что враги земли этой просыпались в тревоге и тоской томимы. Лютые сердца их страхом вскипали пред возмездием за зло содеянное… Покаяние к заблудшим приходило в предутренний час, воины в окопах наливались силою и отвагой, осязая долг свой перед Отечеством и чуя благословение к бою, к тому самому возмездию врагам пришлым, к алчбе и злу их отвращение… Взору их открывались травы и нивы, увитые росами, золотыми искрами вспыхнувшие в лучах взошедшего солнца… Звездами ясными Россы пришли из космоса.

И след каждый русский оставляет по росной траве, зеленый след в океане предков своих, омывающий его силой богатырской, тайной ангельских садов его дух наполняющий, неугасимым светом звезд мудрых, озаряющий его путь праведный по земле Русской!

* * *

Мария Самсоновна разбудила Егора на рассвете и тревожно прошептала:

— Старец пропал!

— Как пропал? Он же шевельнуться не мог! Где он?

— Не знаю, Ариша избегалась уж по саду и охранников вопрошала, не видели они ево, из крепости не выходил. Тут он гдей-то болезный, кабы не завалился со слабости и не повредился, нельзя ему еще вставать… Я вот новый отвар сготовила, сунулась в келью, а ево и след простыл…

Егор попросил на минутку выйти бабушку из своей кельи„чтобы одеться, не смел он пред нею встать в белье. Скоро выбежал. Подошла Ирина, ноги ее были промокшие от росы, глаза испуганны, она готова была вот-вот заплакать от горя.

— Куда же он подевался? — печально промолвила, оглядываясь и надеясь увидеть.

Егор уверенно проговорил:

— Пошли за мной, боле ему негде быть, пошли скорее, — он направился к собору и отворил тяжелые двери. В лица им пахнуло теплом храма, и Егор радостно указал рукой:

— Да вон же, смотрите у алтаря, — он бросился туда к лежащему на каменных плитах Илию и в это короткое расстояние испугался за него, как бы не помер старец… Он склонился и вслушался, а потом предупреждающе поднял руку и громким шепотом остерег: — Тише! Спит он… — осторожно поднял на руки немощное легонькое тело Илия, понес к выходу.

Ирина с бабушкой торопливо шли следом, и старуха радостно-причитала, что нашли его живым, спящим дитем… В словах ее проскальзывало нечто материнское, заботливое, словно и не старца они сыскали, а действительно заблудившееся ее дитя малое.

Егор уложил Илия в его койку, старец даже не проснулся, только благостно улыбался своим ввалившимся ртом, разгладились морщины и лицо его осиялось, и словно очистилось от злобы и скверны людской из того неведомого лагеря принесенных. Бабушка твердо сказала:

- Теперь ево ни на час не оставлю одного, чево удумал старинушка… бегать по ночам, у меня сердце зашлось. Спит милой, хучь соску ему давай, ну прям родной он мне стал… Вы идите по своим делам, а я тут с ним побуду, небось укараулю, — она присела на стул и заметила, что старец все съел припасенное ею для него, и возрадовалась — жить будет! — Ты поглянь, все смолотил, харч-то… и с яблочком из мово саду управился хучь и без зубов… Знать, к жизни сила проснулась великая. Идите, идите… не то разбудите святого человека. Ево обижать нельзя, — она заботливо укрыла его краем одеяла и счастливая, сияющая опять опустилась на стул.

Ирина с Егором вышли во двор, и вдруг она попросила:

— Проводи меня на луга к озеру, бабушка велела корень один сыскать и принести, пойдем?

— Пошли… время раннее, до занятий еще больше часа. Успеем.

Они выбрались из монастыря и спустились к берегу озера. Над водою еще кое-где плавал легкий парок, играла и плескалась рыба, увидев их, тихо вскрякнули утки и увели подросших утят в прибрежные травы. Ирина была задумчива, взглядывала на Егора, легко вздыхала и молчала. Потом набралась сил спросить: