Звуки и запахи вели чудную симфонию жизни… Поцелуй был вечностью, он соединил незримые поколения его рода и ее, улетел в великую древность, потревожил соки в корнях обоих родов и дал силу двум слившимся губами росткам, изнемогающим от жажды неутоленной, от могучего движения этих земных и небесных соков, вопреки смерти и тлену, буйно соединившихся вечной сладостью.

Ирина словно опомнилась, сопротивление его рукам и его силе становилось все упорнее, тогда он замирал и все сладостнее пил из ее родника губ, пахнущих парным молоком, чем-то удивительно теплым, деревенским и материнским до Головокружения и огненных всполохов в закрытых глазах, боясь обидеть ее хоть самой малостью; но руки с новой ласкою искали ее руки, перебирали ее пальцы. Пальцы их словно отдельно разговаривали друг с другом, сговаривались, обнимались, обжигаясь взаимным жаром. Уста их все более черствели неутоленным огнем, трескались и болели, ее зубы выстукивали нервную дробь, и все чаще до сознания Егора доходил ее слабый жалостливый стон, сбивчивый умоляющий шепот, все чаще судорога волной пробегала по их напрягшимся телам… Они забыли обо всем на свете, какая-то неуправляемая ими иная воля владела сознанием, и ничего нельзя было ей объяснить — ни отвергнуть, ни обмануть невозможно…

Она вдруг ясно увидела чудный храм и увлеклась этим видением. Они взошли на холм с Егором и вступили в удивительный мир. Пол восьмигранного просторного храма порос мягкой пушистой травой… сводчатые окна были выбиты и вздымались по стенам до самого потолка… он был очень большой этот храм, стоял на просторе… ей показалось, что это их дом… Она ощутила Егора в центре храма высоким золотистым столбом света… очень высокий свет… Вдруг она увидела, что со всех сторон, во все окна полезли какие-то существа… их было много. Ирина почувствовала у себя в руке что-то белое, длинное и гибкое, как ветви вербы… она стала хлестать этих лезущих существ, разгоняла от окон, разгоняла гибкими белыми прутьями вербы — она знала, что не должна допустить их к центру храма. Страх подступал, хватит ли сил… существа были противны и боялись ее, убегали… Ее возмущало, что эти твари лезут в их дом, в их храм… его они с Егором долго искали и только что нашли… хлестала, хлестала, чуя подступающую усталость… оберегая столб света и знала, что только она может его охранить…

Егор ясно слышал музыку того, гениального балалаечника из Харбина… Музыка струн взбиралась все выше и выше, увлекая за собой в полет над землей. Волны гармонии этих волшебных струн завораживали и несли на крыльях радости, могучая симфония лилась, клокотала и пела, вся природа дышала и жила этой музыкой, этим сердечным звоном легких струн… лебединые крики откликались с небес, соловьиные волны колыхали леса, басами отзывались громы, сердце замирало то от яростного ритма «Барыни», то разудалая ярмарка шумела, то слышна была в мелодии голосистая казачья свадьба, то печаль необоримая любви к Отчизне и земле святой… пели струны вод и шорохи лесов, голоса небесных птиц перелетных и ангелов незримых хоралы… а вот тревожную поступь врагов являют струны, гром копыт конных орд, звоны мечей и крики боя, плачи вдов и детушек-сиротинушек… Могучая симфония колыхала Егора и несла, несла в неведомую светлую жизнь… Ласковые, теплые волны баюкали…

В этот миг угасла война… пули не находили цель, они стали слепыми, снаряды не разрывались или обессиленно падали на половине пути, глохли моторы танков, и штурманы не в силах были сбросить бомбы, они словно приросли к брюхам самолетов… Миллионы солдат перестали стрелять и разом вспомнили о своих любимых, сломались в штабах карандаши на картах, генералы неожиданно заговорили о мире… содрогнулись силы Тьмы, угасли пожары, замолкли полевые телефоны, заржавели мины под ногами людей и отказали взрыватели… утих звон косы, и старуха, сладостно потянувшись, уснула на траве у камня… шевельнулись рыбы в пруду и стали оживать, вороны вдруг начали хватать клювами прутики и вить принялись гнезда на вербах… волк бесстрашно несся через луг по своему следу к оставленному логову… с хрустом распрямлялись и росли травы, лопались бутоны цветов, обильно сыпались семена на землю, и она жадно поглощала их своим жарким лоном… все плодилось и любило, созревало и давало жизнь, все шумело и пело, стонало и млело, исходило соками и новыми побегами… на сухих ветвях набухали почки лопались цветами, терлись боками рыбы в реках, средь лета запели песню любви глухари и заревели олени, сошлись на сопках медведи… белый аист на болоте шагнул к зазевавшейся лягушке и вдруг отступил, пожалел ее и взмахнул крылами, с радостным криком устремляясь к гнезду своему… Все оружие мира в этот миг ела ржа…

Звезды глазами дедов проглянули из солнечного неба, шепот русского духа колыхнул Космос. Род воспрял, а враги затаились, ясный лик Солнца-Дажьбога на своде неба сиял ласковыми лучами. Небо, Земля и Вода — тресилье Природы, слились единством происхождения жизни, сами качнулись языки колоколов, и гул Любви обнял землю, обвил гармонией сотворения.

Ирина на миг опомнилась и очнулась, чуя на своем теле ласковый и сильный бег его рук, последними усилиями ворохнулась и сжала сведенные судорогой колени, но они ей уже не подчинялись, а ослабевали под его горячей ладонью; в ней все распухало и растворялось, она еще видела его в образе света в ИХ храме, она сомлела от усталости, отгоняя от него и храма злых тварей. И вдруг услышала какую-то чудесную музыку, исходящую от него, до боли зажмурила глаза, уже сама помогая неосознанно ему, срывая теснящую одежду, чуя обнаженным лоном поцелуй жаркого солнца и испуг, словно перед смертью, и стыд… и неловкость за неумение свое… ей больно давил в спину какой-то корень, она терпела, чуяла на щеке бегущего муравья, и ей стало стыдно, что муравей все видит… а руки его все сильнее ласкали ее, голубили ее волосы и груди окрепшие, она вздрогнула и вновь посилилась воспротивиться, когда ощутила ласку в совсем запретном месте, содрогнулась вся, сдвигая колени… но они предали ее и безвольно распались… Музыка хоралом кружила ей голову, опять в глазах встал высокий столб света в удивительном восьмигранном храме, и свод вдруг стал медленно приближаться, опускаться на нее. Ирина чуяла под спиной шелковистую траву меж мраморных плит на полу, трава как пух обволакивала ее, и вдруг корень со спины переметнулся вниз ее тела и со сладким хрустом вошел внутрь нее, полную соков и желания напитать его и выпустить побег нового древа… Острая боль прошила ее, горячий корень проникал все глубже, пока не вошел весь и затрепетал, наполнив всю ее сладостью, и стон исторг из ее истомленных губ… Она опять широко открыла глаза и увидела близко лицо его и угадала его… к нему она поднималась на коленях в своем сне по земляным ступеням, когда пришли белые монаху с хоругвями… Она узнала его! И приняла, как Бога, единственного и навсегда, и улыбнулась радостно, сильно обнимая его, прижимаясь и сливаясь с ним единым стоном и плачем…

* * *

Серафим стоял на коленях под дубом и молился на восход солнца. Радостен был лик его, и молитвы древние текли из его уст, сокол смотрел на него и видел, что старец словно омолодился и воспрял духом, распрямился, силы влились в него от молитв святых и жизни пустынной. Он давно молился уж не за себя, а за других людей, за покой и мир Руси, за победу над ворогами погаными, за обустройство земель дивных и просторных, за счастие чад малых-неразумных и стариков изветшалых от трудов праведных, творил молитву за воинов убиенных к престолу Божьему явившихся без покаяния и креста, отнятых смутой великой диаволов земных… Прощения просил за них и удел им радостный обресть молил, хоть на том, свете, ежель этот их души смутил и увел к греху… Росная трава Княжьего острова сладостно пахла, гудели пчелки у бортей и в лесах, плодясь роями, дупла старых древ обживая и матку пчелиную сохраняя пуще всего. Коль гибнет матка плодоносящая, крепь семьи и роя пчелиного, то гибнут все начисто, ибо другие семьи уж не примут в круг дома своего и медом не покормят в стужи лютые нерадивых. Матка пчелиная долга телом и отличима от всех в семье, где особый мудрый порядок царит. Есть пчелы рабочие — они собирают нектар и пыльцу со цветов разных, есть пчелы охранные — они стерегут дом их общий и готовы животом своим защитить его, пчела лишается жизни после укуса, есть в семье сей много дел: одни крылышками гонят чистый воздух в борть в жаркое время, другие прибирают и хранят чистоту, есть и трутни сытые. Иногда их разводится много, пирующих без дела, но стоит одному из них в полете матке семя дать, охранные пчелы разом изгоняют прочих оглоедов из рабочей семьи… Строго там, где труд почитается и племя сохраняется плодами его, не дозволяя жить безделием и ленью.