На небе сияли звезды, взиравшие на эту взбалмошную и гордую головку. Прибыв к невестке, Нарышкин прижал свою треуголку к груди и, таинственно приложив палец к губам, произнес:

– К вам явился друг из Москвы.

Обе половинки двери распахнулись. Екатерина была ослеплена ярким светом канделябров, лившимся из раскрытых дверей, и увидела стоявшего в комнате красавца Понятовского, который был бледен и настолько смущен, что даже забыл поклониться, В тот вечер Екатерина была весьма снисходительной. И было бы нелюбезно сердиться на удачную шутку. Никогда еще заговор не казался ей более привлекательным. И она искренно улыбалась своим свежим ртом. Между приглашенными быстро установились дружеские отношения, так как все чувствовали себя соучастниками довольно опасной шутки.

Станислав, предчувствуя свое счастье, весь дрожал и ни на шаг не отходил от Екатерины.

Ослепительная белизна ее кожи, черные очень длинные ресницы, а особенно ее звучный голос и веселый смех скоро победили его застенчивость.

Парочки, как тени, скользили мимо них. Станислав усердно носил за Екатериной ее накидку. Но не холод был причиной дрожи, которая пробегала по молодой женщине. Царящее вокруг них молчание еще больше сблизило их.

В беседке, на стенах которой кувыркались фарфоровые, розовые, пухлые амуры, Станислав облокотился в амбразуре окна, став рядом с великой княгиней. Каким образом и чем понравиться этой немного чопорной красавице, которая держится по отношению к нему каким-то ментором? И перед ее искрящимися глазами встает картина Парижа, набросанная ловкими смелыми штрихами! С каким энтузиазмом он рассказывает ей о приемах мадам де Бриссак, герцога де Нивернэ и князя Конти! Там смеется каждый, когда злословие передается в форме эпиграммы. В этих салонах ежедневно птиметры изобретают остроумные словечки, разносимые тотчас же по всей Европе болтливыми попугаями, которые в пути часто растеривают добрую половину всей соли слышанного остроумия.

Его память достоверно передает философскую болтовню, которую он слышал у своей покровительницы мадам Жоффрень. Перед глазами Екатерины проходят толпою поэты и писатели, которые услаждали ее одиночество своими трудами; их образы мелькают перед нею, как живые, вызванные этим вкрадчивым чарующим мягким голосом…

– Это было в понедельник вечером, и они толпились вокруг бержерки, на которой восседала моя давнишняя добрая знакомая из предместья Сэнт-Онорэ. Я сидел на табурете у ее ног нем, как рыба, а она, одетая всегда сурово, но прелестно, изящно склонилась над вышивкой.

Неутомимо мелькала ее иголка и в то же время из уст ее сыпались изречения д'Аламбера, Гримма и Дидро. Сверкая умело применяемыми афоризмами, она успевала польстить одному, приласкать другого, унять ворчание любимой собачки, просить вновь прибывших не шуметь, приглашая высказаться в то же время кого-нибудь из присутствующих.

Мудрыми словами, которые Дидро в таком порядке поместил в своей знаменитой энциклопедии, перебрасывались шутя. Сколько притворного возмущения, пародирования умом и удачными ответами, на которые бедные женщины тратили столько здоровья и своих досугов!

Умрет ли один из академиков – какое подымается волнение среди этих философов. Их друзья – передовые женщины, распределяют эти кресла, к которым, как к трону, тянется вожделение многих. Заслуги? Кто говорит о заслугах? Гению предпочитают человека, о котором сегодня повсюду разносится слава. Вы не поверите, что мсье де Вольтеру дважды было отказано в кресле Академика. И вот теперь, еще при жизни его, в академии хотят поставить ему статую.

Мадам Жоффрень пылко протестовала:

– Какое оскорбление его предшественникам и современникам!

Екатерина с наслаждением слушала об авторах, которых сумела полюбить в трудолюбивые дни ясного спокойствия. Впервые в ней от удовольствия одинаково трепетали и тело, и ум.

– Вольтер! Да я своими руками готова создать ему пьедестал! – воскликнула Екатерина.

– Дорогой Вольтер, он мой учитель, а я его послушная ученица! Автор Духа Законов разделяет вместе с ним увлечение духом нашего века. Это моя настольная книга; она должна была бы быть в кармане каждого короля, который разделяет его идеи. Я не могу забыть выходок Монтескье против польской аристократии. Независимость, гнет – по его мнению, призрачные слова, изменяющиеся вместе с климатом! Оставим его, он помешался на мании свободы. С сегодняшнего вечера, чувствую, я потерял свою свободу.

Екатерина сделала вид, что не поняла.

Как вы злопамятны! Разве Монтескье не придумал, что свобода у нас, в Росии наделена жиденькой вшивой бороденкой? Что ж! Несмотря на эту дерзость, я все же люблю его, так как во мне республиканская душа. Вы смеетесь. не верите мне! Но тем не менее, вам не остановить моих симпатий, которые всецело на стороне Корнеля, а не на стороне слащавого Расина, чьи бесчисленные, дешевенькие цари вызывают во мне только зевоту. Его покорные и глупые женщины, чуть что лишающиеся чувств – бесят меня; их любовное хныканье заставляет меня оставаться бесчувственной к их горестям.

Голосом, сдавленным от искреннего чувства, Станислав прервал ее. Она и не заметила, как он опустился на колени к ее ногам. Он смело завладел ее властными пальчиками и медленно сказал ей, устремив свой взор в ее зрачки, пытающиеся остаться господами положения.

– Отрицать Расина, возможно ли это? И это вы, любящая изящество и власть? Если бы Расин бросил хотя бы один взгляд на ваши черты – он претворил бы вас в одну из своих принцесс, литературный образ которых мы заучиваем наизусть.

Эта лесть воспламенила ее воображение. Невольное пожатие руки послужило ответом. Пудреный парик прислонился к плечу Екатерины, смелые губы прижались сквозь легкую ткань к ее шейке, которая уже не защищалась больше. Екатерина почувствовала, что около самой ее щеки находится другая щека, горящая как в огне. Неужели, воспользовавшись полумраком, этот чудак приблизился настолько? И она постаралась избежать его поцелуя.

Кто победит в этой борьбе, где противниками были сердце и воля? Молодой ли влюбленный, впервые поддавшийся чувству, или честолюбивая великая княгиня, любящая власть, и которую обстоятельства заставят в будущем постоянно перемешивать любовь и политику?

Внезапно в павильон вошел Нарышкин; вообще всегда приходивший некстати, и нарушил их тет-а-тет. Он определенно предпочитал жмурки и кошки-мышки всяким возвышенным, да еще любовным диссертациям. Таким образом кончился диалог влюбленных, где каприз еще не сказал последнего слова, и они, позабыв про время, как дети, про- резвились до самой зари.

При возвращении тихий городок и спящий дворец стали сообщниками Екатерины. Это приключение показало ей, что смелость всегда найдет себе свободный путь. Желая поддержать свою храбрость, она даже стала напевать вполголоса, подымаясь по мраморной лестнице. На последней ступеньке стоял ее муж в ночном колпаке, с красным носом и вытаращенными глазами.

– Откуда вы, сударыня?

– Я искала вас, мсье, как повелевает мне мой долг.

– Вы искали меня? Ваша дерзость и гордость становятся невыносимы. Но я сумею образумить вас.

Великая княгиня презрительно спросила, в чем же ее дерзость? Смущенный князь пробормотал что-то относительно того, что она слишком высоко держит голову.

– Значит, чтобы понравиться вам, надо гнуть спину, как рабам великого властелина?

Петр позеленел от злости.

– Ну, я сумею поставить вас в безвыходное положение!

Он подошел к ней и толкнул к стене, потом выхватил шпагу и, размахивая ею, угрожал Екатерине. Но она не моргнула и глазом и продолжала шутить:

– Если вы ищете дуэли, то и мне понадобится шпага.

Петр убрал шпагу в ножны и хмуро буркнул:

– Вы ужасно злы – Вино застилало его разум, и он принялся искать, повторяя с пьяным упрямством: – Я вас обломаю! Я вас укрощу!

Снег счистили, и весна, как бешенная, вступила окончательно в свои права. Этот капризный властелин по-своему расправлялся с зимою, подталкивая ее. Весна растрясла и застывшую Неву, обрамленную покрытыми инеем берегами. Освобожденная река затрещала, вздохнула; в трещинах льда вода подымалась брызгами, увлекая в общем хаосе зеркальные осколки, которые с шумом и грохотом швыряла об устои мостов.