Автор.

Легкомысленная Европа тоже разрывала старые связи, заключая новые, иногда просто в силу каприза. В то время, как Россия дуется на соседку – Пруссию, Фридрих II наигрывает мелодии на любимой флейте. Австрия дружится с Францией, своей старинной соперницей. Курьеры скачут через границы. Императрицы и интриганки смешивают карты своими изящными пальчиками. В то время, как Помпадур посылает набожной Марии-Терезии севрский фарфор, – Елизавета отсылает Людовику XV его миловидного посланного с самыми сладкими медовыми обещаниями.

Определенно в Петербургском дворце запахло порохом. Шевалье д'Эон торопливо собирал свои платья, юбки и военную форму, чтобы с торжеством вернуться в Версаль. Несмотря на спешку, он хотел усыпить подозрения Екатерины, этой юной лицемерки, которая была единственной, кто догадался о его миссии.

На концерте под звуки скрипок и клавесина он попрощался с нею, отпустив цветистый комплимент, граничащий с дерзостью. Но она, слишком гордая для того, чтобы выслушивать всякий вздор, устояла перед очарованием этого юного Ганимеда и ответила такими колкостями, что он удалился в совершенном смущении. Он отомстил, оставив потомству ее портрет, где совершенно отсутствовала всякая лесть.

– Как зачаровывает ее взгляд, напоминающий взгляд хищного зверя! Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что ужасающее будущее написано на этом высоком челе. Когда она подходила ко мне, то я инстинктивно, не будучи в силах удержаться, отступил назад. Кажется, что лаская, ее рука тигрицы готова разодрать. И все же рот ее улыбается всегда: эта дьявольская улыбка пугает. Она так и мечет ее, рассылая повсюду эту терпкую улыбку. Эта улыбка ранит почти в такой же мере, как и ее сарказм. Ученица Вильямса достойна своего учителя. Возможно, что предвзятое мнение и ослепляет меня.

Была ли Екатерина злою – или лишь посмеялась над этим бесенком, шмыгающим за дверьми в женских юбках, становившимся в постели мальчишкой? Она так нервничала в течение последних месяцев! Скука, обманутая любовь, пошатнувшееся вследствие преждевременных родов здоровье – все эти физические и моральные неудобства, которыми окружали ее выше меры, – все это предрасполагало ее – такую веселую, бодрую – к ипохондрии и неврастении, которые ей удалось было побороть чуть не в детстве. Настроение ее было убийственное, и она переходила от гнетущих воспоминаний о неверном любовнике к разговорам с сэром Чарльзом Вильямсом, который искусными махинациями пытался привлечь ее на сторону Англии, покупая эту политическую симпатию, и платя, не торгуясь.

Во дворце вели крупную игру, а Екатерина была безумно расточительна, награждая своих приближенных подарками и подпаивая их вином, чтобы сделать из них преданных себе людей.

С ее стороны это была не филантропия, а просто ловкий прием. В Петербурге было принято покупать благорасположение людей. Все были продажны, и с недавних пор на зеленых столах золото швырялось пригоршнями. Если императрица имела в своем гардеробе, инкрустированном сандаловым деревом, 12 тысяч платьев, посылая в Париж специально для того, чтобы подобрать шелковую ленту или туфельки с острыми носками, то, наоборот, она частенько забывала выплачивать своей племяннице суммы, назначенные на ее содержание. Екатерина, по уши в долгу, черпала деньги из всегда раскрытого перед нею кошелька ее друга-англичанина. Десять тысяч фунтов туда – двадцать тысяч сюда. Щедрость, начинающая вызывать беспокойство!

Чтобы иметь возможность добраться до Екатерины, сэру Чарльзу не нужно было просить аудиенции. Он присутствовал на всех торжествах, маскарадах, не пропускал ни одного торжественного ужина. В театре церемонимейстер не раз оставлял для него бархатное кресло, стоявшее около кресла великой княгини.

Пользуясь шумом оркестра на премьере «Кефала и Герокриды», оперы, где легкомысленные нравы царили и на сцене, он ловко льстил ее прирожденным наклонностям немки, умелыми сплетнями пытался незаметно восстановить ее против Франции. – Что сказала бы она относительно союза между Англией и Россией, благодаря которому обе страны постоянно поддерживали бы друг друга? При создании первого пункта тайного договора к ее услугам будут любые суммы, которые свободно будут поступать в её личную казну. Может быть, ей захотелось построить дворец, купить бриллиантовое ожерелье, обвить свою белоснежную шею жемчугами? Быть Может, она предпочитает колымагу, запряженную восьмеркой гнедых лошадей с лоснящейся шерстью? Он выпишет их из Ирландии… Хочет ли она негритенка, который носил бы ее трон в дни торжеств? Или же… Но, улыбаясь, она гордо подняла голову, отказываясь от всех сокровищ Голконды, и он понял, что прельщало эту скрытую натуру.

Он знал теперь, что под этим напускным видом скромности скрывается неукротимая воля.

Тогда он стал расшевеливать ее честолюбие, раздувая ее страсти. Она жаждет быть на троне?

Он нарисовал ей картину, ту роль, которую она может занять при этом Дворе, где императрица нерешительно колеблется между собственными капризами и волею канцлера.

– Посмотрите на вашу тетю. Она выглядит очень больною, прислушайтесь только к этому истерическому кашлю, который доносится до нас. Я узнал сегодня, что ее приближенные нашли ее в саду, лежащей без чувств. Перед тем, как ей пустили кровь, она даже стала заговариваться. Скоро ее фавориты и дипломаты, сгибающиеся перед нею сегодня, ослепленные ее властью, преклонятся перед вами.

Екатерина уже не улыбалась больше. Тогда Вильямс развернул перед ее глазами депешу, которую ему только что удалось расшифровать. Европе угрожает война. Она может вспыхнуть даже завтра. Бог знает, в каком углу. Этот удар грома с корнем оторвет многие народы от родной почвы, поведет за собой крупнейшие беспорядки, если Россия не сумеет выбрать себе достойных друзей и союзников. Видя ее замешательство, Вильямс настаивал. Раз Екатерина в своем одиночестве нуждается в поверенном, то пусть она станет его пособницей – он взамен предлагает ей свою дружбу.

Всякая дерзновенная женщина, стоящая между закатом старой любви и намечающимся новым похождением, должна поговорить о нем во что бы то ни стало. При виде любезности сэра Чарльза Екатерина перестала стыдиться своей любовной неудачи. Зачем скрывать то, что он уже знает? И она открыла ему свое простодушное сердце, которое не умело больше заставить себя полюбить. Что в том, что она великая княгиня – ведь и она нуждается в ласках? Неужели она хуже других, менее привлекательна? После рождения сына талия ее, правда, немного отяжелела, но эта легкая полнота не являлась помехой ее чувствам; наоборот, это была пухлая красота, влекущая к ласкам, которая нравилась любителям ямочек. А таких ямок у Екатерины было много – они были повсюду, и старый дипломат сам был бы не прочь полюбоваться ими.

Откровенность за откровенность. Министр сообщил ему, что в петербургских салонах только и было толков, что о Сергее Салтыкове, который нескромно похвалялся повсюду своими успехами, шепча на ушко имя самой Екатерины. Как мог Салтыков пренебречь такой очаровательной женщиной и подвергнуть ее репутацию толкам и пересудам? Англичанин захлопнул бы рот, приказав своему сердцу молчать, вместо того, чтобы хвастаться венценосной победой.

– Будь я на вашем месте, я постарался бы забыть его. Удостойте меня улыбки. Итак, мы вдвоем будем противодействовать Версалю.

Не дожидаясь ответа, он почувствовал, как закружилась его голова, и, позабыв про свое багровое лицо, про морщины и седеющие волосы, он смело приблизил свою скабрезную гривуазную физиономию к ее свежим щекам, но к своему удивлению он наткнулся на готовый вспыхнуть гнев. Глаза Екатерины метали молнии, и ударом веера она поставила забывшегося дипломата на место. Как бы она ни шутила, но она никогда не позволяла в отношении себя ни малейшей непочтительности. Раскаявшись немедленно, сэр Чарльз решил отдать ей молодого графа Понятовского, эту безгранично преданную ему душу, всецело зависящую от него, которой он отныне станет внушать нужный ему урок. Он надеялся этим заставить Екатерину простить его смелость.