— Согласны, православные, двѣсти пятьдесятъ арендательскихъ и на часовню? спросилъ староста.

— Кто согласенъ? Вы согласны, да мы не согласны! Намъ хоть тысячу арендательскихъ давай — мы на кабакъ ни за что не согласны! размахивалъ руками Антипъ Яковлевъ. — Иванъ Максимовъ! Не грѣши! Иди къ намъ! Федоръ Антоновъ! Сюда!

Но мужики ужъ больше не переходили на сторону Антипа Яковлева. Мало того, пока онъ звалъ Федора Антонова, сзади его отдѣлился еще одинъ мужикъ и слился съ группой старосты. Староста считалъ голоса. Писарь провѣрялъ его счетъ. Кабатчикъ тяжело отдувался и, слѣдя за счетомъ, отиралъ потное лицо краснымъ платкомъ.

— Продали деревню, продали! крутилъ головой Антипъ Яковлевъ, уже предвидя малочисленность своей партіи. — Ну, да мы жалобу… Земскому начальнику жалобу… Даже выше… Я и къ исправнику поѣду, потому тутъ беззаконіе.

— Тридцать одинъ голосъ за заведеніе и тринадцать супротивъ заведенія! объявилъ староста. — Ну, Аверьянъ Пантелеевъ, поздравляю!

Аверьянъ Пантелеевъ, красный отъ волненія, лѣзъ въ свой бумажникъ, чтобы скорѣе разсчитаться въ пожертвованіи на часовню, и говорилъ старостѣ:

— Посылай скорѣй депутатовъ къ Буялихѣ на дворъ за боченкомъ-то съ водкой, посылай! Пусть пьютъ, да поздравляютъ другъ дружку. Ей-ей, вѣдь кругомъ облопошили меня. Никакъ нельзя такихъ денегъ давать, а только ужъ хотѣлось мнѣ очень Антипу Яковлеву носъ утереть, такъ вотъ я изъ-за чего.

Изъ калитки дома Буялихи показались два мужика. Они несли боченокъ водки.

1893