— Господи Іисусе! Да какіе же сады въ деревнѣ? У насъ господа дачники въ лѣсъ гулять ходятъ, на рѣку. Вѣдь въ деревнѣ вездѣ садъ. Вонъ у насъ три липки передъ окнами. Ну, на огородъ выйдете… Прошлымъ лѣтомъ у насъ жилъ баринъ изъ петербургской страховки, такъ даже палатку ставилъ на огородѣ.

— Мнѣ бы хотѣлось съ садикомъ.

— Ни у кого здѣсь садовъ нѣтъ. Помилуйте, какіе сады! Вонъ у попа есть садъ и цвѣты у него, такъ то попъ. Нешто у него достатки-то съ наши? Вы пожалуйте, посмотрите. У насъ комнатки приглядненькія, чистенькія и домъ казистенькій, мы только что въ третьемъ году послѣ пожара построились, приглашала одна изъ бабъ.

Мужчина и дама отправились. Баба ввела ихъ на топкій грязный дворъ.

— Фу, какъ грязно! Утонуть въ грязи можно, сказала дама.

— Это не грязь, это навозъ-съ, это крестьянское хозяйство, отвѣчала баба. — Да вы не сумлѣвайтесь, дворъ мы очистимъ, прибавила она. — Весь навозъ на огородъ пойдетъ. У насъ огородикъ съ ягодами, три яблони есть, четыре вишенки стоятъ. Пожалуйте на крылечко. У насъ давно бы домъ-то былъ сданъ, да все прошлогодняго съемщика ждали, а онъ и поднадулъ. «Пользуйтесь, говоритъ, моимъ задаткомъ въ пять рублей, а я не поѣду».

Съемщики вошли въ избу и на нихъ пахнуло запахомъ печенаго хлѣба и тулупа. Были двѣ комнаты, оклеенныя разношерстными обоями, которые отстали отъ стѣнъ и висѣли клочьями. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, впрочемъ, эти клочья были придерживаемы прибитыми къ стѣнѣ картинками, вырѣзанными изъ иллюстрированныхъ журналовъ. Тутъ же висѣла очень плохая картина, писанная масляными красками и изображающая Петра Великаго на Ладожскомъ озерѣ, но до того засиженная мухами и тараканами, что волны, бывшія, очевидно, когда-то синими, превратились въ коричневыя. Первая комната была поменьше второй и съ закопченной русской печью, которая и отнимала добрую половину комнаты. Тутъ стоялъ кухонный столъ, трехногіе стулья, зеленая рѣшетчатая скамейка и диванъ съ продраннымъ сидѣньемъ, изъ котораго виднѣлась мочала. Во второй комнатѣ на первомъ планѣ высилась громадная двухспальная кровать подъ краснымъ кумачевымъ пологомъ, стоялъ комодъ и на немъ шкапчикъ съ стеклянными дверцами, сквозь которыя виднѣлись чайныя чашки, четыре серебряныя ложечки, поставленныя въ хрустальный стаканъ, росписной поддонникъ отъ дорогой фарфоровой миски и нѣсколько фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ, поставленныхъ въ стаканы. На двухъ окнахъ были даже кисейныя запыленныя занавѣски и висѣли двѣ клѣтки съ чижами. Въ углу помѣщался образъ въ фольговой ризѣ съ хрустальной лампадкой, съ вѣнчальными свѣчами, съ пучками вербы за кіотой. Три-четыре стула и клеенчатый диванъ съ валиками и окончательно провалившимся сидѣньемъ довершали убранство комнаты.

— Да вы тутъ еще сами живете, сказала дама.

— Живемъ, барыня, а передъ тѣмъ какъ господамъ въѣхать, переберемся на зады. Тамъ у насъ на задахъ тоже избушечка есть, отвѣчала баба.

— Грязно. И грязно, и стѣны ободраны.

— Да вѣдь у насъ ребятишки. Нешто съ ребятишками чистоты напасешься? А вы вотъ прикажете, такъ мы все вымоемъ и вычистимъ.

— Надо обоями новыми оклеить. Вѣдь такъ невозможно жить.

— Обои новые. Въ третьемъ году оклеивали, а только они отодравшись. Ну, да мужъ газетами подклеитъ.

— А только всего и есть помѣщенія?

— Клѣтушечка еще есть въ мезонинчикѣ. Тамъ юнкарь жилъ… Сынъ, вотъ, прошлогодняго-то жильца, да такой баловникъ, что не приведи Богъ. Всю конопатку у насъ изъ стѣны на пыжи для ружья повытаскалъ.

— Надо посмотрѣть и клѣтушечку, сказала дама.

— Да не влѣзете, барыня. Вѣдь у насъ по приставной лѣстницѣ. Мы-то влѣзаемъ.

— Такъ, стало быть, это не комната.

— Клѣтушечка. Гости, вотъ, когда къ прошлогоднему жильцу наѣзжали, такъ ихъ туда ночевать отсылали. Тамъ и стлались они на сѣнѣ. Для спаленки чудесно. Даже лучше и не надо.

— Но какъ же влѣзать-то?

— Попробуйте по приставной лѣстницѣ. Влѣзали и дамы, которыя не очень грузныя. Пожалуйте… Влѣзать въ нее надо изъ сѣней.

Съемщики вышли въ сѣни. Вверху надъ головами была дверь, подъ ней стояла приставная лѣстница, наскоро сколоченная изъ брусьевъ.

— Нѣтъ, мнѣ не влѣзть, отвѣчала дама.

— То-то, я думаю, что гдѣ же вамъ… Третій годъ мужъ все собирается смастерить настоящую лѣстницу, да вотъ все день за день. Вы, барыня, не безпокойтесь. Мужъ смастеритъ вамъ лѣстницу. Доски есть. Досокъ мы нонѣ изъ рѣки натаскали. Плыло тутъ много при ледоходѣ.

— Ну, а что же стоитъ это помѣщеніе?

Баба задумалась.

— Сколько же вы хотите взять за это помѣщеніе? повторила дама.

— Да безъ мужа-то я не знаю, какъ и сказать. Боюсь ошибиться, отвѣчала баба. — Пятьдесятъ рублей не дадите?

— Что ты! Что ты! Тутъ у васъ въ деревнѣ наши знакомые жили, такъ платили тридцать пять рублей за четыре комнаты, а здѣсь всего двѣ.

— А клѣтушечка-то?

— Да клѣтушечка развѣ комната? Туда даже никакой мебели не внесешь.

— Какъ не внесешь! Что вы, помилуйте. Вотъ изъ страховки-то въ прошломъ году баринъ жилъ, такъ въ лучшемъ видѣ туда диванъ на веревкахъ подняли. Тоже и столикъ у нихъ тамъ былъ и два стула. Да вы, барыня, не сумлѣвайтесь, мужъ лѣстницу приладитъ.

— За четыре комнаты въ вашей деревнѣ люди тридцать пять рублей платили, а ты вдругъ…

— Да вѣдь можно сдѣлать и четыре. Мы съ мужемъ и то давно собираемся разгородить вонъ эту комнату, чтобы кухня была отдѣльно. Вы погодите, я за мужемъ сбѣгаю. Можетъ быть, онъ посулится разгородить.

— Гдѣ же твой мужъ?

— Да ужъ извѣстно, гдѣ наши мужья. Въ одномъ мѣстѣ. Сейчасъ я за нимъ парнишку пошлю.

— Въ питейномъ заведеніи мужъ-то твой, что ли? спросилъ съемщикъ.

— Охъ, тамъ, пропади оно пропадомъ!.. Третій день путается… вздохнула баба и, выглянувъ въ дверь на дворъ, закричала:- Ванюшка! Сбѣгай за тятькой въ трактиръ и позови сюда. Скажи, что, молъ, дачники избу снимать пріѣхали! Наказаніе Господне у насъ, сударь, съ этимъ трактиромъ, обратилась она къ съемщику:- Прежде, когда его не было — мужики наши люди, какъ люди, были, а теперь только животы пропиваютъ.

Съемщикъ обратился къ женѣ и сказалъ по-французски:

— Не нарваться бы на пьяную семью. Тогда что хорошаго?

— Вотъ и я то же думаю, отвѣчала дама тоже по-французски и спросила бабу:- Сильно пьетъ твой мужъ-то?

Баба покрутила головой и отвѣчала:

— О! И не приведи Богъ! Сдали тутъ у него младшаго брата въ солдаты, такъ какъ началъ съ октября вмѣстѣ съ братомъ, да, кажись, безъ передышки. Кабы не я, домъ бы, кажись, разорилъ. Одна я шаромъ и катаюсь. Вѣдь трое ребятишекъ у насъ.

— И дерется?

— Ну, этого нельзя сказать. Онъ во хмелю смирный, а только ругатель. Допущу ли я его надъ собой тиранствовать, коли я работница! Сама я его подчасъ учу, а только что толку-то! Не стоитъ рукъ объ него обивать.

Съемщикъ улыбнулся и пробормоталъ женѣ по-французски:

— Она его, оказывается, бьетъ, а не онъ ее.

— Одно другого лучше. Значитъ, все-таки драка… дала та отвѣтъ. — Посмотримъ ея мужа, какой онъ такой…

— У насъ, сударыня, лѣтомъ такъ отлично, что просто прелесть. Что у насъ грибовъ въ лѣсу! сказала баба. — Графскій лѣсъ тутъ у насъ. Насъ-то, мужиковъ, въ лѣсъ не пускаютъ, а вы ежели сторожу лѣсному пожертвуете на четверть, то и ходите сколько хотите.

— Ахъ, все-таки даромъ-то не пускаютъ, сдѣлала гримасу съемщица.

— Даромъ, сударыня, нынче ничего не подѣлаешь. Графскій лѣсъ не великъ и лѣсникъ на такомъ положеніи, что онъ самъ грибы собираетъ, семья у него, — ну, а на четверть ему дадите, такъ сколько хотите. Вотъ тоже господа рыбу въ рѣкѣ ловятъ.

— Рыбу-то ужъ даромъ дозволяется ловить?

— Какъ вамъ сказать… Мы-то не запрещаемъ, рыбы много, рыба божья, по нашему, лови сколько хочешь; ну, а староста привязывается. Да и староста… Дать ему съ мужиками на четверть, такъ хоть невода закидывай — онъ слова не скажетъ.

— Даже и за уженье рыбы берется?