— Садитесь, пожалуйста, гости дорогіе, засуетилась баба. — Самоварчикъ, я думаю, прежде всего?

— Да, не худо и самоварчикъ. Только дайте поскорѣй хлѣба и горшокъ молока, отвѣчали съемщики.

— Сейчасъ, сейчасъ… Машутка! Сбѣгай за тятькой, обратилась баба къ десятилѣтней босой дѣвочкѣ, нянчившей грудного ребенка. — Вѣдь вотъ мужъ-то у меня не какъ другіе мужики, не пьянствуетъ, а на работѣ теперь, пашетъ.

— Такъ зачѣмъ же вы хотите отъ дѣла его отрывать? Не надо. Пусть работаетъ.

— Ничего-съ… Все-таки вы на него посмотрите, да и онъ съ вами поговоритъ. Онъ лучше меня все и знаетъ. Можетъ статься, онъ и укажетъ, гдѣ вамъ еще дачку посмотрѣть. Положи, Машутка, ребенка-то на кровать, да и бѣги за отцомъ. А только, ваша милость, вамъ дачки лучше чѣмъ у барина Подлевскаго, или вотъ что у лавочника смотрѣли, здѣсь и не найти.

— Да Подлевскій-то ужъ требованія какія-то особенныя предъявляетъ, а лавочникъ дорожится. Вообще мнѣ здѣсь не нравится, что всѣ хотятъ захватить въ какую-то кабалу дачника. Лавочникъ даже прямо ищетъ такого жильца, чтобы можно было съ него какъ можно больше драть. У Подлевскаго послѣ пятаго слова какіе-то братья-искусники, которымъ онъ такъ-таки и отдаетъ жильцовъ во власть.

— Да, да… Они съ тѣмъ у него и работаютъ, что какъ бы арендатели на жильцовъ. Только вѣдь отъ жильцовъ и живятся, а отъ самого-то Подлевскаго гроша мѣднаго не получаютъ.

— А развѣ можно жильцовъ отдавать въ аренду, на жертву! Да и богатый мужикъ вашъ хорошъ, къ которому ты меня водила дачу снимать.

— Ну, этотъ ужъ зарылся въ деньгахъ-то и все ему мало. Вѣдь вотъ, будемъ такъ говорить, полъ-деревни на него работаютъ. Дастъ въ долгъ сѣменами, мукой или сѣномъ, а потомъ и требуетъ, чтобы за проценты работа была. За куль-то сѣна иного онъ три дня на работѣ промучаетъ, право слово. А лавочникъ нашъ, такъ еще хуже. Вы вотъ говорите, кабала. А у него, почитай что больше половины деревни въ кабалѣ. Положимъ, пьютъ наши мужики безобразно, но вѣдь самъ же лавочникъ имъ хмель и разводитъ. Чуть маленько пріостановятся съ пьянствомъ, а онъ имъ опять поддастъ на каменку — ну, и вновь разъярятся на пьянство. А ему, понятно, чѣмъ больше пьянства, тѣмъ лучше. Вѣдь вотъ теперь подъ переднія колеса отъ телѣгъ кому хочешь вино въ долгъ дастъ, — а безъ переднихъ колесъ мужикъ въ рабочую пору куда онъ? Ему дыхнуть безъ переднихъ колесъ нельзя. Аспидъ, кровопивецъ, не дай Господи къ нему въ лапы попасть.

Баба была расторопная и такъ и каталась шаромъ по избѣ. Сама тараторила, разсказывала, а, между тѣмъ ставила самоваръ, перемывала посуду. Вскорѣ самоваръ закипѣлъ.

Самоваръ былъ поданъ. На столѣ стояло молоко. Явилась яичница на сковородкѣ. Съемщики сидѣли и утоляли аппетитъ. Вмѣсто салфетокъ было подано полотенце съ шитыми красной бумагой концами.

— Радушная баба-то какая! замѣтила съемщица, относясь къ мужу. — Вы, матушка, не хлопочите, намъ и такъ всего довольно, сказала она бабѣ, видя, что та шаритъ еще что-то въ шкапу.

— Помилуйте, барыня, мы для господъ всегда рады. Я вотъ забыла барину винца предложить рюмочку. Передъ закуской-то оно чудесно, коли ежели потребляющіе.

— Не надо, не надо. Ничего не надо, откликнулся тотъ. — Можно и безъ водки.

— Да вѣдь есть. Вотъ кабы не было. Мужъ у меня хоть и не пьянственный, а по праздникамъ тоже потребляетъ, такъ держимъ. Вотъ пожалуйте.

Баба поставила на столъ початую бутылочку — сороковку и рюмку. Съемщикъ больше не отнѣкивался и выпилъ.

Вскорѣ явился мужъ бабы. Это былъ благообразный мужикъ среднихъ лѣтъ, съ русой окладистой бородой, въ свѣтлой ситцевой чистой рубахѣ, выглядывающей изъ-подъ жилета. Войдя въ комнату, онъ бросилъ картузъ на стулъ и поклонился.

— Вотъ мой хозяинъ, отрекомендовала его баба. — Гости у насъ, Максимъ Иванычъ, остановившись, дачники, такъ вотъ я за тобой дѣвчурку послала, сказала она мужу. — Пріѣхали дачу смотрѣть. Водила ужъ я ихъ по разнымъ мѣстамъ, да все не нравится имъ.

— У кого смотрѣли? спросилъ мужикъ, задавая вопросъ и женѣ, и съемщикамъ.

— Да смотрѣли они у Калистратовыхъ, потомъ водила я ихъ къ нашему богатѣю, водила въ усадьбу къ барину Подлевскому, водила къ лавочнику, да все не нравится имъ. Ищутъ, чтобы тихо было, чтобъ смирная не пьянственная семья, да и подальше отъ кабака! Вотъ все думаю, къ кому бы ихъ предоставить въ нашей деревнѣ.

— Да ужъ больше не къ кому, коли вездѣ выводила.

— Къ Уварову нельзя ихъ вести — семья ужъ очень пьянственная. И самъ, и сама такъ заряжаютъ, что не приведи Богъ. Къ Петру Власычу развѣ? Не сдана у него изба-то?

— Эво, хватилась! Двѣ недѣли тому назадъ подъ охотника сдалъ.

— Такъ куда же ихъ сводить-то? Подумай, Максимъ Иванычъ.

— Ежели ужъ ничего подходящаго еще не найдемъ, то придется или на вашемъ Подлевскомъ, или на лавочникѣ остановиться, сказалъ съемщикъ.

— Съ бариномъ не совѣтую связываться. Замучаетъ онъ васъ. То-есть это такая выжига, что только чорту его подарить, да и то незнакомому, чтобъ назадъ не принесъ — вотъ какъ мы его считаемъ, отвѣчалъ мужикъ, садясь къ столу, и спросилъ съемщика:- Папироску, баринъ, не позволите ли?

— Сдѣлай, братъ, одолженіе, открылъ тотъ портсигаръ.

Мужикъ закурилъ папиросу и спросилъ:

— Вы сами-то не адвокатъ?

— Нѣтъ, я учитель.

— Учитель? Ну, такъ къ барину Подлевскому вамъ нельзя. Замучаетъ. На него только адвокатъ и нуженъ, чтобъ такая же выжига былъ, какъ и онъ самъ. Нѣтъ, не совѣтую съ бариномъ связываться. Онъ васъ записками да росписками разными перепутаетъ и чуть что вы не въ точку — сейчасъ къ мировому. Нарочно и путаетъ записками. Потомъ и не расхлебаетесь. Ежели кто не изъ выжигъ, да у него стоялъ, такъ всѣ плачутся. Безъ ссоры и суда и не жили. Да вонъ лѣтось стояла у него тоже учительша, такъ та все лѣто съ нимъ судилась, всю зиму, да и по сейчасъ судится. Обѣщалась она ему печку исправить на свой счетъ, ну, и исправила, а онъ требуетъ, чтобы всѣ печки передѣлать. На роспискѣ ейной тамъ подправилъ что-то, да и требуетъ. Росписка-то его рукой была писана, а она только росписалась. Офицеръ еще лѣтось жилъ. Такъ съ того при съѣздѣ сталъ требовать такую мебель, которой вовсе и въ дачѣ не было. «Подай, говоритъ, зеркало и шкапъ», а ни зеркала, ни шкапа и въ дачѣ-то не было. Тоже всю осень и всю зиму судились, разсказывалъ мужикъ и прибавилъ:- Нѣтъ, съ бариномъ нашимъ не совѣтую связываться. Подальше отъ него.

— Вы водочки со мной выпить не хотите ли? предложилъ мужику съемщикъ.

— По буднямъ-то мы не балуемся водкой, ну, да ужъ съ бариномъ за компанію, пожалуй, можно.

Мужикъ выпилъ и сплюнулъ длинной слюной.

— У лавочника для меня нѣсколько дорого, да и прямо онъ какіе-то алчные виды на меня предъявляетъ, чтобы всю провизію, все, все рѣшительно у него брать, продолжалъ съемщикъ. — Да еще сѣтуетъ, что у меня семейство мало, что мало товара у него брать буду. Ужъ теперь сѣтуетъ, а что потомъ-то будетъ!

— Воръ мужикъ. Кого хотите обойдетъ, улыбнулся мужикъ.

— А ужъ у вашего богатѣя совсѣмъ кабала. Молоко чтобъ непремѣнно у него брать, дрова у него, за воду подай, грядку ягодъ арендовать, а иначе и на огородъ пускать не будетъ, и въ довершеніе всего, чтобъ ему и на желѣзную дорогу меня возить, а я другихъ мужиковъ и не смѣй нанимать.

— Ну, ужъ это-то, сударь, у насъ вездѣ такъ. Гдѣ кто живетъ, на какомъ дворѣ, тамъ отъ него мужики и пользуются, а изъ рукъ не выпускаютъ.

— Да вѣдь это же, по моему, кабала. Дай мнѣ свободный выборъ.

— Все такъ, повторилъ мужикъ. — Помилуйте, дачника-то вѣдь всю зиму ждутъ, а онъ наѣзжаетъ всего на три мѣсяца — ну, понятно, на него и набрасываются. Нельзя, сударь, нужно чтобъ и крестьянину была холтура. Не знаю, у кого бы вамъ еще домикъ посмотрѣть, все народъ-то у насъ такой неосновательный остался. Хорошіе-то мужики всѣ свои дома посдали.

— А въ другихъ деревняхъ? Вѣдь есть вокругъ васъ и другія деревни. Укажи пожалуйста. Время есть. Вѣдь мы вотъ остаемся здѣсь до завтра и будемъ у васъ ночевать. Ну, ужъ не найдемъ нигдѣ лучше и дешевле, такъ придется съ лавочникомъ покончить. Авось, не съѣстъ безъ остатка. Все-таки, это человѣкъ торговый.