«Когда в июне 1941 г. я прочла М.Ц. кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: "Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41-м году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро"».

От этой смертной обиды Анна Андреевна оттаивала целых двадцать лет – до стихотворения «Поздний ответ».

Стихи, спору нет, из лучших ахматовских, хотя с точки зрения «низкой жизни» в них все неверно.

Все, начиная с первой даты – 16 марта 1940, – якобы фиксирующей момент возникновения «замысла». Но прежде чем разбираться в причинах побега от истины, прочитаем стихи:

Поздний ответ

16 марта 1940, 1961

Фонтанный Дом – Красная Конница

Сомнительна, подчеркиваю, уже первоначальная дата, ибо именно в марте 1940-го Анне Андреевне было решительно не до Цветаевой. Во-первых, ее роман с Гаршиным, чуть не оборвавшийся из-за ареста сына, вновь разгорается. Вдова Мандельштама пишет одному из своих приятелей не без ехидства: «Она уже третий год переживает любовь, а это в ее возрасте очень вредно». Во-вторых, как раз в этом месяце полным ходом идет работа над сборником «Из шести книг», в журналах то и дело появляются ее стихи. В марте же написаны стихи, посвященные Маяковскому («Маяковский в 1913 году», 3-10 марта). В день окончания этого стихотворения умирает Михаил Булгаков, с которым Ахматова хорошо знакома, и она тут же, подчеркиваю, в марте 1940-го, создает стихотворение его памяти «Вот это я тебе, взамен могильных роз…». Кроме того, опять же в марте, 13-го, заключен мир с Финляндией. Отметив этот факт в дневнике, сын Марины Ивановны Георгий (Мур) связывает с этим обстоятельством надежду на то, что теперь, после войны, и их жизнь переменится к лучшему: «Мне все больше кажется, что наши дела (мои, мамины, отца и сестры) шагают по хорошей дороге».

А почему бы, кстати, не казаться? Марина Ивановна завалена переводами, живет в подмосковном Голицыне, при Доме творчества, – не в самом Доме, на плохонькой частной квартире, без удобств, но живет, – здесь же и столуется вместе с сыном, и даже привередливый Мур считает, что «еда вкусная». А главное, дочь пишет; муж не пишет, но передачи на его имя принимают – значит, жив. Словом, ситуация что у Цветаевой, что у Ахматовой на март месяц 1940 года такова, что строка из «Позднего ответа» – «Поглотила любимых пучина» – звучит несвоевременно, а то и кощунственно.

Не соответствует истине и такая фраза: «Мы сегодня с тобою, Марина, / По столице полночной идем». По ночной Москве вдвоем Цветаева и Ахматова никогда не бродили. Да и вернулась Марина Ивановна на родину не сегодня, не в марте сорокового, а в июне 1939-го, о чем Ахматовой, разумеется, известно.

Короче, утверждать, что «Поздний ответ» в окончательном виде завершен в 1961-м, можно почти наверняка, а вот дата создания первого чернового варианта гадательна. Что касается лично меня, то, на мой же взгляд, первый набросок сделан зимой 1957-го, после встречи с вернувшейся из Туруханской ссылки дочерью Цветаевой Ариадной (отсюда и зимний антураж: вьюга, заметающая след). К той поре А.А., конечно, запамятовала, в каком именно году Цветаева вернулась из эмиграции, а вот встреча с Алей Анну Андреевну наверняка поразила. Поразила отношением Ариадны Сергеевны к родителям. В отличие от Льва Гумилева, всего год как вернувшегося из той же, что и Аля, страны – архипелага по имени ГУЛАГ, она не просто боготворила мать – она ее ни в чем не винила.

Естественно, правды о своих сложных отношениях с Мариной Ивановной такой удивительной дочери Ахматова сказать не могла. Вместо правды рассказала красивую небыль. Ариадна пересказала сочиненную для нее Ахматовой сказку в своих воспоминаниях: «Она (Цветаева. – А.М.) передала Борису Леонидовичу, что хочет со мной повидаться, когда я буду в Москве. И вот я приехала из Ленинграда, узнала от Б.Л., что Марина здесь, дала для нее свой телефон, просила ее позвонить, когда она будет свободна. Но она все не звонила, и тогда я сама позвонила ей… И вот она приехала. Мы как-то очень хорошо встретились, не приглядываясь друг к другу, друг друга не разгадывая, а просто. М.И. много мне рассказывала про свой приезд в СССР, про вас и вашего отца, про все то, что произошло. М.И. читала мне свои стихи, которых я не знала. Вечером я была занята, должна была идти в театр на «Учителя танцев», и вечер наступил быстро, а расставаться нам не хотелось. Мы пошли вместе в театр, как-то там устроились с билетом и сидели рядом. После театра провожали друг друга. И договорились о встрече на другой день».

Поразительный документ… О муже и дочери Цветаева никогда и ни с кем не говорила. Даже с сыном. Даже с женой критика Анатолия Тарасенкова, того самого Тарасенкова, который первым в СССР стал собирать изданные в десятых и двадцатых годах сборники и ходящие в рукописи стихи М.Ц. Маша Белкина-Тарасенкова не услышала от Марины Ивановны ни единого слова на сей счет. И это при том, что Цветаева регулярно бывала у Тарасенковых, не мимоходом, вместе с Муром, держала в их доме самое ценное из своего архива. Никогда не упоминала она и о щекотливых обстоятельствах, в силу которых оказалась в СССР. Этот сюжет был также отмечен знаком табу, и Анна Андреевна была бы последней, кого Марина Ивановна к нему бы подпустила.

С точностью до наоборот следует, на мой взгляд, читать и такой пассаж: «Мы как-то очень хорошо встретились, не приглядываясь друг к другу, друг друга не разгадывая, а просто». На самом деле в квартирке у Харджиева Марина и Анна только и делали, что приглядывались, пытаясь разгадать друг друга. И никакой простоты меж ними не было, как не было и уюта, а было что-то похожее на прикосновения (касания) дамскими кинжальчиками (метафора принадлежит Н.И.Харджиеву). Что до свидания в квартире у Ардовых,[58] то на сей раз, видимо, и впрямь имел место то ли поэтический турнир, то ли выставка «Наши достижения». Вот только вряд ли Цветаева все это время читала свои стихи. Устный жанр она не слишком любила и, готовясь к свиданию с соперницей, собственноручно переписала для нее «Поэму воздуха». Зато Ахматова, конечно же, стихи свои читала, ибо всегда непременно, не чинясь, это делала, даже если не просили. И ежели как-то уж слишком долго не просили, сама спрашивала: «Хотите, прочитаю новые стихи?» Естественно, так было лишь в узком, своем кругу. С выходом на эстраду, несмотря на опыт «Бродячей собаки», у нее всегда были проблемы: раз на раз не попадало. Наверняка тот же вопрос – Хотите, почитаю стихи? – был задан и Цветаевой. Вряд ли А.А. решилась озвучить «Реквием», ибо была достаточно осведомлена о характере деятельности Сергея Эфрона. Основная ставка на выигрыш – «Поэма без героя» (в довоенной, первой редакции). Этот козырной ход Ахматова, видимо, приберегла на самый конец поединка, иначе, нарвавшись на решительное неприятие, тут же и спрятала бы свои «листочки», и мнимый разговор «по душам» на том бы и оборвался…