— Но ведь это же он! Он! — снова взглянув на портрет, закричал писатель. — Это же он! Убийца! Маньяк!

— Господи, что вы говорите, — испуганно отшатнулась графиня.

— Этот человек — убийца! Я узнал его! Это лицо я видел тогда в темноте!

— Нет! — закричала графиня. — Нет! Этого не может быть! Я не хочу вас слушать! Господи, что это? Вы сумасшедший! Мне говорили, что вы сумасшедший!

— Это он! Он! Он! — снова в исступлении закричал Алексей Борисович, выбежал из комнаты и бросился по лестнице вниз.

Примерно через два часа после описанной выше сцены в квартире писателя Борина зазвонил телефон. Он звонил очень долго и настойчиво, пока наконец Алексей Борисович не очнулся от своих мыслей и не решился к нему подойти.

— Я слушаю, — почти спокойно произнес он.

— Это я, Алексей, — послышался в трубке голос Вадима Никитовича Прыгунова.

— Я слушаю тебя, Вадим.

— Ну, как спектакль? — с неприятной насмешкой спросил Прыгунов.

— Хороший. Спасибо тебе.

— Судя по голосу, ты не в особом восторге.

— Да нет… Все нормально. Все в порядке, Вадим.

— С трудом верится.

— У тебя что-то случилось? Ты злишься? Отчего ты так говоришь со мной?

— Я? С чего мне злиться? Тебе это показалось, писатель. У меня ведь тоже все в порядке, дружище. Ладно, слушай. Сегодня днем в аэропорту задержан человек, очень похожий на того, которого ты описал. Ты слышишь меня?

— Слышу! Да, слышу! — закричал Алексей Борисович. — Кто это? Скажи, кто это?

Последовало молчание. Писателю показалось, что Прыгунов сдерживает смех.

— Алло, Вадим! Ответь, кто этот человек? Личность его установлена?

— Установлена, установлена.

— Ты можешь ответить, кто это?

— Ты хочешь знать, кто это? Я могу ответить тебе. Это Виталий Урманчеев, сын нашей несравненной графини. Ну что, писатель? Ты удивлен?

— Нет, — сказал Алексей Борисович. — Это он. Он… Он…

Писатель повесил трубку. Минут через двадцать он снова поднял ее и набрал номер Прыгунова.

— Тебе не спится, писатель? — устало спросил Прыгунов.

— Вадим, слышишь. У меня к тебе просьба. Я хочу видеть этого человека. Я хочу говорить с ним.

— Разумеется. Завтра я за тобой заеду. Ведь ты должен его опознать. Хотя особой необходимости в этом нет. Представляешь, при задержании он сумел справиться с тремя полицейскими. Но вместо того чтобы бежать, он догнал в толпе девушку и начал душить ее на глазах у всех. Теперь она в больнице в тяжелом состоянии. Говорят, ее едва удалось спасти. В общем, он пойман с поличным, и к тому же мне уже звонили с Петровки. Маньяк признался во всем.

— Вадим, я должен видеть его. Я должен встретиться с ним.

Прыгунов усмехнулся.

— Что? Неплохой сюжет для романа? Очень хороший сюжет. То-то будет история. Ладно, до завтра. Я постараюсь помочь тебе.

— Спасибо. До завтра, Вадим.

Они ехали в полицейском автомобиле по шумным и душным улицам города. Машину вел молодой сержант. Рядом с ним впереди сидел полковник полиции Саблин, позади — статский советник Прыгунов и писатель Алексей Борисович Борин. Глаза Прыгунова сверкали нездоровым блеском. Лицо его было осунувшимся и желтым, как после продолжительного запоя или болезни, однако сам Вадим Никитович был разговорчив и бодр. Лицо полковника сияло, выражая полное самодовольство. Алексей Борисович был задумчив и отрешен. Прыгунов что-то говорил ему, но писатель отвечал машинально и почти не слушал его. Не слушал он и инструкции полковника Саблина. Когда автомобиль подъехал к месту следования, писатель не заметил ни огромной толпы, собравшейся с раннего утра у здания Бутырской тюрьмы, одновременно ликующей и беснующейся и требующей немедленной расправы над преступником, ни плотного кольца едва сдерживаемых полицией журналистов, упивающихся сенсацией.

Алексей Борисович был полностью погружен в свои мысли. Он думал о предстоящей встрече, о том страшном человеке, с которым вот-вот он должен был говорить.

У входа к ним подбежал подполковник Шлюхин. Он с готовностью вскинул руку к виску и хотел доложить, но Саблин махнул рукой, и взволнованный начальник тюрьмы застыл на мгновение в нерешительности. Они миновали вход, посты, решетки, прошли по узкому, причудливо извилистому коридору и, наконец, оказались возле двери нужной им камеры, у которой стоили двое надзирателей из тюремной охраны.

— Ну, как он? — властно спросил полковник Саблин. — Все так же? Спокоен и тих?

— Так точно, ваше благородие! — ответил один из охранников.

— Врач был? — спросил Прыгунов.

— Так точно! — повторил надзиратель.

— Кормили? — поинтересовался Саблин.

— Так точно, господин полковник! — трепещущим голосом отозвался Шлюхин. — Строго по норме. Арестованный от пищи не отказался.

— Значит, не отказался?

— Так точно!

— Хорошо. Ну, открой.

— Открыть! — гаркнул на надзирателя начальник тюрьмы.

Тюремщик заработал ключом. Послышался неприятный скрежет замков. Дверь открылась.

Полковник, за ним Прыгунов и писатель переступили порог камеры. Оглянувшись, писатель заметил, что пока они шли за ними пристроилось еще несколько незнакомых ему людей.

Камера была не из лучших, самая обыкновенная, какие сохранились, наверное, еще с момента постройки Бутырской тюрьмы.

Было прохладно и сыро. Тускло светила лампа. Отвратительный запах человеческих испражнений тут же ударил вошедшим в ноздри.

Арестованный граф Урманчеев сидел неподвижно на койке в противоположном углу этого небольшого убогого помещения. Голова его, как у древнего мыслителя, покоилась на ладони согнутой руки, локоть которой упирался в колено. Он равнодушно взглянул на вошедших. Внешне он действительно казался спокоен и отвлечен.

— Встать! — крикнул вошедший после всех надзиратель.

Арестованный вздрогнул, словно очнулся после неглубокого сна, но повиноваться не стал.

— Встать! — озлобленно повторил тюремщик.

Урманчеев медленно поднялся и, хотя свет от лампы был совсем не яркий, прикрыл отчего-то глаза рукой.

— Что вам угодно? — надменно спросил арестованный. — Зачем вы привели сюда этих людей?

— Молчать! Повернуться лицом! Опустить руки!

Арестованный бросил злобный взгляд на тюремщика, прошептал ругательство в его адрес, но повиновался. Он вытянул по швам руки и повернулся лицом. Писатель увидел глаза преступника и не нашел в них ни отчаяния, ни подавленности, ни страха. Эти, казалось, давно знакомые глаза выражали лишь высокомерие и презрение, убежденное превосходство над всеми без исключения стоявшими перед ним людьми.

— Два шага вперед! — скомандовал Саблин.

Арестованный вяло выполнил приказание.

— Ну? — обернувшись к писателю, спросил Прыгунов.

— Да, это он, — произнес Алексей Борисович.

— Ну и отлично! — Прыгунов обратился к графу. — Вы можете сесть. А мы можем идти, господа. Алексей, у тебя десять минут. Больше нельзя. Постарайся уложиться в это время. И так мы делаем великое исключение. Все для тебя, писатель, все для тебя. Эй, кто-нибудь! Принесите в камеру стул! Можешь беседовать. На всякий случай охранник останется здесь. — Прыгунов повернулся и направился к выходу. — Здесь все ясно, господа. Пойдемте, мне нужно кое-что с вами обсудить.

Вслед за статским советником сопровождающие вышли. Снаружи за ними закрылась дверь. В камере остались трое — Алексей Борисович, молодой граф и охранник — крепкого сложения невысокий мужчина лет тридцати пяти, лицо которого не выражало ни малейшего интереса к происходящему.

— Здравствуйте, — несколько растерянно произнес писатель.

Молодой граф усмехнулся:

— Здравствуйте, — брезгливо произнес он. — Что-то вы поздно здороваетесь.

— Ах да, простите. Вы узнаете меня?

Виталий взглянул на писателя, прищурившись, словно от близорукости.

— Да, сейчас узнал, — сказал он. — Я рад.