«Ничего такого особенного нет в этих каретах, — в то же время думала Аллочка. — В машине гораздо интереснее. Ветерок, скорость… Здесь разве что бензином не пахнет…»

— Аллочка, — наконец решился Виталик, чувствуя, что катание их подходит к концу. — Я люблю тебя!

Она не обернулась, лишь тяжело вздохнула, продолжая смотреть в окно.

— Ты слышишь меня, Аллочка? Я люблю тебя!

— Слышу, — грустно сказала она. — Ну и что?

— Я хочу быть с тобой, Аллочка! Я хочу… Я хочу, чтобы ты стала моей женой!.. Что же ты молчишь? Ответь, прошу тебя.

— Я не знаю, что ответить тебе, — наконец, обернувшись к нему лицом, сказала она.

— Ты не знаешь? Ты не понимаешь разве? Я люблю тебя! Ответь, любишь ли ты меня? Хочешь ли стать моей женой? Хочешь ли стать графиней Урманчеевой?

Она промолчала. Он повторил свой вопрос. Нервные нотки теперь отчетливо звучали в высоком его голосе.

«Боже, зачем я согласилась поехать с ним? — подумала Аллочка. — Вот прицепился со своей любовью! Псих, настоящий псих!»

— Виталик, — сказала она. — Я не знаю, что тебе ответить. Я пока не собираюсь замуж. И пожалуйста, давай оставим это.

— Ты ничего не понимаешь! — закричал Виталик. — Я люблю тебя! Я на все согласен ради тебя! Никто никогда не будет любить тебя так, как я! Никто не сделает для тебя того, что сделаю я!

— Виталик, перестань!

Он вдруг придвинулся к ней вплотную. Лицо его исказилось болезненной страшной гримасой, на лбу и висках выступил пот. Она отпрянула, он протянул обе руки к ее лицу, но в тот же момент карета остановилась. Еще через секунду открылась дверца, и кучер в зеленом кафтане громко воскликнул:

— Аэровокзал, господа!

Аллочка облегченно вздохнула. Кучер — крепкий бородатый старик с добрым простым лицом — услужливо подал ей руку. Следом вышел и граф.

— Я жду ответа, — тихо и злобно сказал он.

— Ладно, — раздраженно ответила Аллочка. — Приедешь, дам тебе ответ.

«Только бы побыстрее избавиться от него», — думала она в то время, как Виталик отдавал распоряжения кучеру:

— Отправишь багаж — и к дому, понял?

— Слушаюсь, господин, — послушно ответил кучер.

— Нет, стой! Прежде отвезешь эту девушку туда, куда она скажет.

— Слушаюсь, — повторил старик и, ловко подняв огромные чемоданы хозяина, быстро направился к вокзалу.

Минутой позже случилось странное происшествие: у самого входа в здание вокзала дорогу Виталику преградил полицейский и потребовал предъявить документы.

— Моя фамилия Урманчеев. Граф Урманчеев! — гордо произнес молодой человек, презрительно глядя с высоты своего огромного роста на приземистого полицейского.

— Документы, — невозмутимо повторил страж порядка, молодой совсем парень в форме лейтенанта полиции.

— На, смотри! — Виталик вытащил из кармана паспорт и сунул его в лицо полицейскому. — Что, убедился?

— Извините, — взглянув на фамилию в паспорте, спокойно сказал полицейский и отошел.

— Скоты! — возмутился молодой граф. — Вместо того чтобы ловить воров и бандитов, они…

— Ну, я пойду? — тихо перебила его Аллочка.

— Подожди. У меня еще есть время. Ты будешь писать мне?

— Ладно, напишу, присылай адрес.

— Я позвоню тебе.

— Хорошо, звони. Мне надо идти, до свидания…

— Подожди. Подожди еще немного…

— Я прошу прощения, молодой человек, — услышал позади себя граф Урманчеев.

Он нервно обернулся. Позади него стояли уже трое полицейских — тот же молодой лейтенант и двое городовых в форме.

В этот момент Аллочка повернулась и быстро пошла прочь.

В этот день погода в Саранске стояла прекрасная. Ночью прошел дождь, но влага быстро просохла, и воздух был приятен и свеж. На чистом голубом небе ярко светило солнце. Было не жарко, но по-летнему очень тепло.

— Это надо, какой день, а! — с досадой заметил Дмитрий Иванович Пужайкин, глядя в окно своего кабинета. — Черт бы их всех побрал!

— Да, — равнодушно ответил директор Прошин. — Лето не запоздало в этом году.

Михаил Андреевич сидел за столом, в дальнем от окна углу. Он что-то писал в своем небольшом блокноте, с которым почти не расставался в последние дни. Он был отрешенно спокоен. Ни солнечный день, ни постигшие его неприятности, ни сам губернатор Пужайкин, казалось, не волновали его.

— Ты что, снова пишешь свои дурацкие стишки? — раздраженно спросил губернатор. — Ты, по-моему, заболел.

— Ага, пишу, переписываю, — точно не услышав последней фразы губернатора, ответил Прошин. — Хочешь, прочту тебе что-нибудь?

— Да пошел ты знаешь куда! Посмотри, посмотри лучше, что они там творят!

Вот уже более часа Дмитрий Иванович Пужайкин не отходил от окна. Там внизу, на площади перед дворцом с самого утра собирались люди. День был будним, но в ходе последних событий в городе появилось множество свободных, неработающих людей.

— Ты посмотри, сколько их там собралось, — продолжал губернатор. — Да оторвись ты от своей тетради! Или лучше отдай ее мне.

— Тебе? — усмехнулся Михаил Андреевич. — Зачем она тебе?

— Чтоб бросить ее в огонь! К чертовой матери! Я не могу понять, что с тобой происходит? Твой завод на грани банкротства! Твои лошади продаются за бесценок! Половину рабочих уволили! Ты же всегда твердил, что надо заботиться о людях. Что же ты не заботишься о них теперь? Ведь они без работы, без денег! Они привыкли жить в достатке, а теперь им, может быть, нечем кормить детей! Потому что ты, ты их уволил! Подойди сюда, слышишь! Посмотри, какие у них лица. И это те люди, которые еще месяц назад молились на нас! Теперь они готовы разбить нам башку!

— Что же, — продолжал Прошин. — Быть может, это самый лучший конец всему.

— О Боже! Вразуми ты этого идиота! Наверное, ты думаешь, что для тебя все пройдет так просто? Думаешь, я власть, я и должен этим заниматься? Я один, да? Хрен тебе, понял? Ты, поэт сраный! Ты читал, что они пишут в этой своей газете? Эти националисты е…ные! Вот! Сейчас я тебе прочитаю, — Дмитрий Иванович выхватил из кармана мундира свернутую газету, быстро развернул ее и начал читать: — «В сложившейся в городе ситуации в первую очередь виноваты еврейские заговорщики, под влиянием и давлением которых долгое время находились и находятся до сих пор многие высокопоставленные лица нашей родной губернии, в числе которых директор конезавода Прошин, а также и сам губернатор…» Каково? Чем не поэма? Скажешь, грамотенки не хватает? Тут все подробно написано: когда и за сколько ты продался жидам. Здесь написано, между прочим, что двадцать лет назад жиды помогли тебе сколотить состояние и ты по гроб жизни им обязан. Тут четко, по пунктам, приводится твоя родословная, из которой ясно, что ты чуть ли не наполовину жид, и потому с твоего и моего согласия жиды поселились и расплодились в Саранске! Здесь есть статистические данные, что теперь ты с завода увольняешь только мордву и русских и хочешь одних жидов оставить! Ах да! Еще! Тут в подробностях описана вся твоя мелодрама, и они точно знают, что твоя милая, прекрасная женушка сбежала от тебя, когда узнала, что ты педераст и полуеврей!

— Черт! — Михаил Андреевич бросил авторучку и в сердцах ударил ладонью по столу. — Что за бред? Зачем ты мне все это говоришь?

— Бред? На почитай! Четыре листа! — Дмитрий Иванович смял газету и бросил ее Прошину, но она не долетела, развернулась и упала под стол.

Михаил Андреевич нагнулся и потянулся было за газетой, но вдруг передумал, поднял ручку и снова начал писать.

Дмитрий Иванович отвернулся и тяжело вздохнул.

— О! Приехал, приехал. Гад! — вдруг злобно закричал он. — Вот сука!

— Кто приехал? — спросил Михаил Андреевич.

— Супкин, тварь, приехал! Смотри, как они ему рады! Они машут ему!

Внизу собрались уже не менее полутора тысяч человек.

Большой серый автомобиль выехал на площадь. Люди расступились, образовав живой коридор. Автомобиль подъехал к лестнице дворца. Дверца открылась, и из нее вышел здоровенный детина в черной униформе, а за ним маленький, неказистый, сутуловатый, почти лысый человек, с острыми смешными ушами, крайне неприятной физиономией и сединой на затылке и висках.