Осенью сорок девятого он пошёл в тайгу с очередной группой. В группе был мужик по имени Владик, который ему сразу не понравился. Но разве в мужиках дело, ведь ещё от первого срока на бедре Коловратова красуется наколотая тушью в три иголки надпись: «Вот что нас губит», — а ниже неё — бутылка, нож и женщина.

Была в той группе женщина, которую взял с собой Владик. Звали её Клавдия. Её интерес к своей персоне Коловратов почувствовал сразу. Была ли это истинная страсть или только способ позлить своего дружка, тогда трудно было понять. Но между мужиком и Коловратовым началось незримое соперничество. И надо же такому случиться, что на одном из привалов Владик предложил устроить соревнование по стрельбе. Но не просто так, а после стакана спирта.

Разлили спирт по кружкам, поскольку в поход стаканы не брали, выпили.

— Пошёл, — сказал мужик.

Кто-то бросил в воздух кепку. Владик выстрелил первым, но промахнулся. И тогда выстрелил Коловратов. Кепку резко подбросило вверх, раздались восторженные возгласы.

Но мужик не согласился с результатом. И тогда они повторили соревнование. Владик опять проиграл.

Ночью в палатку Коловратова пришла Клава. Раньше он никогда не допускал на маршруте вольностей с туристками. Но спирт сделал своё дело, и Клавдия осталась у него, пообещав, правда, утром перебраться в свой спальник.

Солнышко уже ощущалось даже сквозь брезент палатки. Коловратов выбрался наружу и увидел свой нож, всаженный по самую рукоять в спальный мешок Клавдии. Нож был широкий, и на спальнике совсем не было крови. В первую минуту Коловратов подумал, что его так жестоко пытаются разыграть, мстя за вчерашний проигрыш в стрельбе. Но всё оказалось не так просто. Потом была драка с Владиком, который прекрасно разыграл роль оскорбленного любовника и мстителя за убитую подругу.

«Два петра», как говорили зэки, из своего двадцатилетнего срока оттянул Коловратов и решил в Сталинск не возвращаться. Он поступил в Хабаровске в строительный техникум. Окончив его, попросился в самую глушь, в посёлок Канино, оттуда потом никуда не уезжал.

Перед самым отъездом из Хабаровска познакомился он с женщиной, напоминавшей ему ту девочку-связную, которую он спас в Белоруссии. Впрочем, с той поры Коловратов, казалось, прожил несколько жизней — и настоящих, и вымышленных, и стал их путать.

Петрович довёз меня до Благовещенска. Там я попытался взять билет до Улан-Удэ, но выяснилось, что самолеты из Благовещенска туда не летают. Пришлось брать билет до Иркутска на завтра, прощаться с Петровичем и спешить на вокзал, откуда я электричкой отправился в Белогорск.

Дом престарелых я нашёл быстро, но начальства на месте не оказалось. Точнее, самым главным человеком там на момент моего появления была кастелянша. После недолгой беседы я напрямую попросил её о помощи. Сказал, что хотел бы поговорить с Коловратовым, но знаю, что он старик вздорный и может меня послать…

— Нет, — перебила меня кастелянша, — не может.

— Почему? — удивился я, не догадываясь о причинах такого ответа.

— Он умер, — просто ответила кастелянша.

— И давно?

— Полгода назад.

— А почему об этом никто не знает?

— Мы сообщаем родственникам, но если они не приезжают и не забирают умершего, хороним сами на местном кладбище.

— Вот как.

— Вы его родственник?

— Нет, я человек, который его хорошо знал.

Я не стал спрашивать у кастелянши, как проехать на кладбище. Кладбище самое известное место в любом городе. Если не верите мне, то проверьте: все жители городов, посёлков и других населенных пунктов могут не знать, где у них сидят начальники, но где находится кладбище, вам подскажет любой. Недолго думая, я поймал частника и попросил его отвезти меня на кладбище. По дороге я сказал ему, что захоронение должно быть свежее, полугодичной давности.

— Частное или общечеловеческое? — спросил мой водитель, ошарашив меня последним прилагательным.

— В каком смысле? — не понял я.

— В прямом. Если его хоронят родственники, то это частное захоронение, если организации, то общечеловеческое.

— Они что, в разных местах?

— Разумеется.

Подъехали к кладбищу. Я попросил водителя подождать меня и пошёл влево, туда, где были так называемые общественные захоронения. Могилу я нашёл быстро. Табличка, прибитая к деревянному колу, сообщала, что здесь похоронен Коловратов Григорий Иванович. Там же значился год рождения и год смерти, а ниже кто-то приписал шариковой ручкой: «Награжден орденом Красного Знамени и орденом Отечественной войны второй степени».

Вернувшись с кладбища в город, я решил добраться до вокзала и уехать в Благовещенск. Но всему этому не суждено было сбыться, поскольку на последнюю электричку я опоздал. Я обратился к старушкам, которые «дежурили» на подступах к вокзалу, и не ошибся. За триста рублей одна из них согласилась предоставить мне комнату.

Звали старушку Антоновной. Она привела меня в квартиру, показала комнату, в которой было ещё три кровати, и стала опрашивать по схеме, известной со времен римского права: кто я, откуда, с какой целью и по какой нужде прибыл в Белогорск.

— Это вам для анкеты проживающего? — пошутил я.

— Нет, — совершенно серьёзно ответила Антоновна, — товарки вечером на лавочке соберутся и спросят: откуда жилец?

— А вы скажите им, что я из Новосибирска.

— Правильно, — ответила Антоновна, — а то, если скажу, что из Минска, так они вопросами замучат, а из Новосибирска… это же рядом…

Я отдал Антоновне деньги, она указала мне кровать, снова пожаловалась, что «на жильцов не сезон», и пошла на улицу к подругам. Правда, дойдя до дверей, она вдруг остановилась и спросила:

— Да, а как там в Белоруссии?

— Так же, как и у вас.

— Ясно, — сказала Антоновна и закрыла дверь.

А я развалился на кровати, достал из сумки дневник и стал читать.

К вечеру подстрелили косулю и притащили её в лагерь.

Коловратов наклонился над тушей, рассматривая добычу, затем вытащил нож, чтобы снять с неё шкуру и разделать.

— Шкуру нужно снять, а мясо на куски резать не надо, — сказал замполит, — мы пожарим тушку на вертеле.

Но Коловратов не тот человек, чтобы слушать кого бы то ни было. Он снял шкуру, а потом стал рубить тушу на части.

— Ну, я же просил, — возмутился замполит.

— Сварим в казане, — сказал, как отрезал, Коловратов.

Он не то, чтобы был против этого экзотического способа приготовления мяса, просто не знал, как его жарить на вертеле, а признаться в этом было выше его сил.

Мясо ещё варились, а охотничье сообщество уже уселось вокруг скатерти «самобранки», которую заменяла клеёнка, густо уставленная всем, что называют холодной закуской.

Выпили по первой, закусили, потом — по второй. К третьей подоспело мясо.

Большие дымящиеся куски разложили на крышке от казана.

— Кто под горячее не пьёт, — сказал замполит, — тот богато не живёт.

Все выпили и навалились на мясо. После горячего пиршество пошло медленнее.

— Когда я служил на Кавказе, — сказал замполит, — я видел, как на вертеле зажаривают быка, а в быка помещают барана, а в барана — гуся, а в гуся — утку, а в утку — фазана, а в фазана — голубя, а в голубя — воробья.

Подчинённые выразили удивление.

— Царское блюдо, — произнёс замполит.

— У-у-у, — поддержали его подчинённые.

— Западло, — сказал на это Коловратов.

— Что? — не понял замполит.

— Западло воробья есть.

Замполит обиделся. Присутствующие стали его успокаивать.

Компания разбилась на две группы: одни уговаривали замполита не обижаться на старика, а другие говорили старику, чтобы он не заводил начальника. Но вскоре все забыли об этом инциденте. В устоявшихся охотничьих компаниях — большие они или маленькие — у каждого своя роль. И не только на охоте, но и после её завершения. Апофеоз мероприятия вовсе не щедрое застолье, а послеобеденная или «послеужинная» беседа.