Положение критическое. Мы как на блюдечке, да ещё освещены луной, пожаром и ракетами. Почему-то опять вспоминаю одиноко висящую на стене учительской гитару.

Бежим дальше. Останавливаемся, убеждаемся, что преследования нет. Но стрельба по-прежнему очень плотная. Снаряды ложатся веером вокруг нас, летят в сторону деревни.

— Почему не преследуют? — спрашивает Миша.

— Наверное, оказывают помощь раненым, убирают убитых — это же магистраль. Да и засады боятся: знают тактику партизан.

Бежим дальше, минуя деревню, к лесу. Миша хромает всё сильней. Вот уже и окраина, и одиноко стоящая школа.

— А гитара, Миша? Не оставлять же её фашистам.

— Ты видишь, какой огонь? Вдоль деревни. А школа на противоположной стороне. Схватишь шальную пулю.

— Я попробую.

— Тогда идём вместе.

Перебегаем улицу напротив школы. Не зацепило, пронесло. Вбегаем в школу, в темноте находим учительскую, берём гитару. Идём обратной дорогой. Бежим. Группу мы, разумеется, потеряли. Вот пролесок заканчивается, начинается настоящий лес. Можно чуть расслабиться. Но что это? Перед нами вооружённые люди. И сразу понятно, что это не жители деревни. Они, как по команде, приседают на одно колено и берут оружие на изготовку. Рой мыслей проносится в голове, самая главная: «Кто это?»

Мы падаем и также изготавливаемся к стрельбе.

Идут мучительные секунды. Противник огня не открывает. Молчим и мы.

— Кто вы? — наконец, произносит Миша.

В ответ молчание.

Миша твёрдым голосом командира, за которым минимум взвод, повторяет вопрос.

В ответ молчание. Лежим, проходит не одна минута.

— Уходим, Миша, назад, к лесу, — говорю я ему, — хватит лежать. Чего доброго, это каратели.

Полусогнувшись, отходим назад, держа оружие наизготовку. Понимаем, что мы видны. Но по нам не стреляют. Не стреляем и мы: авось, пронесёт. Вот и лес. Спокойно. Решаем обойти подальше неизвестных и вновь заходим в деревню.

Тут же натыкаемся на своих. Ребята чувствуют свою вину, тараторят:

— Где вы пропали? Что за бой рядом с деревней? Мы беспокоились за вас. Думали, что вы напоролись на засаду, — говорят они, перебивая друг друга.

— Не все сразу, — останавливает их Шаповал.

Ребята замолкают.

— Знаете, почему погиб Василий Иванович Чапаев? — с лёгкой иронией спрашивает Шаповал.

Ребята опускают головы.

— То-то, — говорит Шаповал, — но не переживайте, за одного битого двух небитых дают. Идём отсюда…

Тут Володя Пашкевич замечает гитару.

— О-о! Да вы гитару не забыли!

— Не забыли, — говорю я ему, — на, неси…

Володя берёт гитару. Идём в лес подальше от деревни, от боя.

Слышу, как сзади Володя спрашивает кого-то.

— А почему погиб Чапаев?

— Потому что в дозоре у него раздолбай были, — отвечают ему.

Когда мы отошли достаточно далеко, Антонов взял у Пашкевича гитару, чуть подстроил, и мы пошли дальше в лес, распевая хриплыми голосами:

Через день я и Шаповал вернулись в деревню Осовец, чтобы узнать о том, что же произошло. Из рассказов местных жителей и информации связных мы установили, что нам удалось вывести из строя около десятка солдат противника.

На следующую ночь нам удалось перерубить кабель, идущий вдоль магистрали. А по возвращении в отряд нас с Мишей ждала благодарность от командования за смелость и находчивость.

День после командировки я отсыпался, затем пошёл в редакцию.

— О, какие люди, и без охраны, — сказал главный редактор, — ждём материал.

— Материала не будет, — ответил я ему.

— Почему?

— Я налетел на «пустышку».

— Давай подробнее…

— Герой, скорее всего, трансформировал легенду в биографию…

— То есть врал?

— Скажем мягче — преувеличивал.

— Ясно. А ты не подумал, что можно написать очерк о том, как этот мужик придумал себе… героическую биографию.

— Можно, но…

— Никаких «но»! Если не будет публикации, мы не сможем дать тебе компенсацию, это — во-первых, а во-вторых, так даже интереснее. Да-да, и, пожалуй, будет похлеще, чем у Шукшина… Помнишь Броньку Пулкова, который должен был расстрелять Гитлера?

— Дался вам этот Пупков.

— Ты не отказывайся, подумай.

Потом был звонок с киностудии.

— Ты вернулся?

— А что, меня хотят пригласить на главную роль в сериале с названием: «Несправедливая справедливость»?

— Нет, — ответил мне редактор студии документального кино. — Формируем портфель на ближайшие годы. Нужна заявка на военный или имеющий отношение к войне фильм.

— Могу написать сценарий о своем путешествии на Дальний Восток, в поисках прототипа богомоловского Таманцева.

— Кому это интересно?

— Мне.

— А ты мог бы прямо сейчас в двух словах изложить суть?

— Пожалуйста. Живёт на земле крутой мужик, но все не считают его крутым, потому что стереотипы героя у его окружения иные. И тогда он дотягивает свою биографию до этих стереотипов.

— Знаешь, всё хорошо, но нет драматургии. Ничего не попишешь, старик, кино — это зрелище.

— Вот это и не даёт возможности в ряде случаев передать на экране…

— Да хватит тебе, — перебил меня невидимый собеседник, — не заводись. Лучше расскажи, как там, в России?

— Да всё то же, только люди порезче, расстояния побольше и проблемы поглобальнее.

— Ясно, но ты всё-таки подумай.

Трижды пытались уничтожить фашисты нашу партизанскую бригаду. Делалось это обстоятельно, с немецкой педантичностью. В зону приходили войска. Близлежащие деревни выселялись во временно организованные концентрационные лагеря. Район блокировался, и начиналась охота на партизан.

Последний раз бригада была заблокирована весной 1944 года. Артиллерия, танки, пулемёты через каждые пятьсот метров. Самолёты постоянно бомбят расположение отрядов бригады. Прорваться через такое кольцо практически невозможно. Разбившиеся на группы партизаны уходили от поисковых подразделений противника налегке: ни пищи, ни связи. Ели павших лошадей, питались клюквой, заячьей капустой, шишками, корнями растений.

С опушек леса периодически слышалась речь на русском языке, впрочем, если это можно назвать русским языком. Партизанам сообщались последние новости. Вот и сейчас слышно:

«Манька, Ванька! Сдавайтесь! У нас в плену командир бригады Гамза, начальник штаба Подобаев, начальник разведки Шаповал. Шаповал ранен. Ему оказана помощь. Все, кто сдался, накормлены, помылись в бане. Не бойтесь. Вам будет дарована жизнь».

Правдой в этой психологической акции было лишь то, что Михаил Шаповал действительно был ранен. Мы несём его на носилках, постоянно уклоняясь от поисковых групп противника.

Прошли какой-то отрезок пути, остановились, прислушались: нет ли рядом немцев? И все же просмотрели одну из групп. Пулемётная очередь, и сквозь редкий пролесок уже видны серые мундиры.

Некогда думать и оценивать случившееся. Бросаем носилки и вместе с Шаповалом лезем в болото. Кашин накрывает голову кочкой, а Михаилу кочек не осталось, и он маскируется сорванными на берегу листьями лопуха.

Немцы выходят на поляну перед болотом. Брошенные носилки их настораживают, они начинают искать: рыщут вдоль болота, стреляют в подозрительные места, затем уходят.

Выбираемся на сухое место. Никто из нас не пострадал. Мише совсем плохо. Снова укладываем его на носилки и несём дальше. Он то приходит в сознание, то впадает в забытьё.

Несколько месяцев назад отрядный врач освободил Марию от длительных переходов и походов, и её прикрепили к кухне. Мария ждала ребёнка. Как радовался этому Миша! И, казалось, ещё немного — и всё, кончится оккупация, и все заживут… Но, видно, не судьба…

Находим остров, чтобы в его в зарослях скрыться от вражеских самолётов.