Что он мог сказать ей? Ничего! Они еще долго целовались на поляне, а потом медленно поехали обратно.

– Барин! – тихий голос отвлек его от приятных воспоминаний.

– Чего тебе, Дунька? – недовольно спросил он. – Почему без стука вошла?

– Я стучала, – робко ответила девушка. – Вы ничего не сказали, только кивнули. Дверь-то открыта была.

– Говори, зачем пришла, – голос его прозвучал недовольно.

– Барин, госпожа Мари уехала. Мне теперь как, в деревню возвращаться? Вы ж Агафью взяли за столом-то прислуживать.

– А ты сама как бы хотела?

– Воля ваша, барин! – вздохнула Евдокия.

– Моя воля такова: ответь, где тебе самой лучше будет?

– Аль вы не знаете барин? – голос девушки задрожал, и она медленно приблизилась к господину. – Не гоните из дома. Я все буду делать: и за столом прислуживать, и стирать, и за детьми глядеть. Лишь бы подле вас!

Николай впервые за все время разговора повернулся к крестьянке, глаза их встретились. И столько тепла и нежности было во взгляде девушки, что мужчина смутился.

– Не смотри так, – тихо сказал он, и она тут же опустила глаза. – Я скажу Пелагее, Агафью завтра отправим обратно в деревню. Оставайся.

– Сейчас тоже? – Дуня покосилась на дверь в кабинет и закрыла ее. – Барыня спать уже легли…

Девушка подскочила к креслу и упала на колени.

– Не гоните, барин!

– Как ты осмелела! – удивился Николай. – Зачем тебе это? Как замуж порченой пойдешь?

– Господи, барин, мне уже все равно. Хоть плетьми бить велите, хоть продайте потом, но я вам обскажу все, как на духу. Я после той бани спать не могу, все про вас думаю. Барин, барин! Пожалейте меня!

Николай пристально посмотрел на девушку, и она судорожно принялась снимать платье…

Николай сидел в своем кабинете с пером в руках и о чем-то напряженно думал. Лист бумаги перед ним был пока абсолютно чист.

– Вы сильно заняты, Nicola? – услышал он голос жены.

– Входите, входите, душа моя, – встрепенулся Николай. – Очень хорошо, что вы заглянули. У меня сегодня ничего не клеится. От жары, наверное.

– Nicola, вам нельзя столько работать! – упрекнула его Натали. – Вы совершенно не умеете отдыхать. До сих пор удивляюсь, как вы решились на поездку в Париж и Ниццу, а потом еще не отказались погостить две недели у Мари в Санкт-Петербурге.

– Зато поездка оказалась и интересной, и полезной, – заметил Николай. – Одна только ложка дегтя в бочке меда – ваш брат Алексей. Я ведь дал ему очень подробные и точные инструкции насчет ведения хозяйства, а что он? Столько ошибок пришлось исправлять!

– Но Алеша еще так молод! – заступилась за брата Натали. – И притом нужно родиться вами, чтобы так грамотно управлять крестьянами. Вспомните, куда мы ни приедем в гости, везде грязь во дворе, люди забитые. Да что далеко ходить, у папеньки вашего – царство ему небесное! – в кабинете все вверх дном, а у вас чистота и порядок. Все гости говорят, что наша усадьба теперь настоящий дворец. Может, не стоит новую стройку затевать?

– Обязательно нужно! – не согласился Николай. – Хочу современный дом по собственному проекту, увидите, как будет здорово.

Натали приблизилась к мужу и поцеловала его в щеку.

– Я совсем забыла, зачем потревожила вас. Полчаса назад привезли письмо от Мари.

– И чего же она пишет?

– Так, всякие милые пустяки. Вновь приглашает нас в гости. И еще есть послание для вас – от Стивы. Давайте, я прочту, вы так утомлены.

Она устроилась рядом с мужем и принялась читать: ”Милостивый государь Николай Петрович! Разрешите еще раз искренне поблагодарить Вас за содействие работе Комитета. Тот конспект, что вы милостиво соизволили мне оставить, я непременно беру на заседания и пользуюсь им. При этом непременно сообщаю, что идеи исходят от Вас. Их императорское высочество Великий Князь Константин Николаевич [1] очень ценит Ваши предложения, многие из них уже использованы в Проекте. Он очень сожалеет, что Вы были вынуждены так скоро вернуться в имение и не смогли в полной мере участвовать в этой важной работе. На днях был государь император и тоже спрашивал о Вас. Их императорское величество соизволили заметить, что если бы все помещики были таковы, как Николай Петрович Каратаев, он бы не опасался ни за судьбу реформы, ни за судьбу России. Определенно, Вас очень не хватает в столице, и было бы весьма любезно с Вашей стороны, любезный Николай Петрович, еще раз приехать, и приехать надолго, чтобы мы с Вами могли плодотворно поработать в Комитете. Надеюсь вскоре увидеть Вас вместе с несравненной Натальей Павловной и очаровательными малышками Анной Николаевной и Татьяной Николаевной. А пока прошу Вас, любезный Николай Петрович, написать мне, что Вы думаете по следующим вопросам…”

Тут Натали прервала чтение.

– Дальше очень скучно, это вы сами разберете. А я ничего не понимаю. Неужели государь действительно хочет освободить крестьян? Как же мы тогда будем жить?

– Еще лучше, чем теперь. Никуда эти крестьяне от нас не денутся, вернутся, поклонятся в ноги и попросят их высечь. Как-нибудь на досуге я постараюсь растолковать это вам. Жаль, но многие не хотят и не могут видеть дальше собственного носа. Они не читают газет. А от такой близорукости недалеко до новой пугачевщины. Нужно успеть освободить чернь сверху, иначе она сама освободит себя снизу. И государь это хорошо понимает.

– Nicola, вы меня пугаете! Давайте не будем о таких скучных и страшных вещах. Бог даст, государь император о нас позаботится. Лучше расскажите о вашей встрече с ним в этом Стивином комитете. Только, пожалуйста, как можно подробнее, но без политики. Как он был одет? Кто его сопровождал? Какого цвета у него глаза?

Николай улыбнулся и уже в который раз начал подробный рассказ. И все равно жена слушала с неослабевающим вниманием, боясь пропустить хоть слово. Однако сегодня эта уже ставшая классической история так и осталась недосказанной, поскольку в кабинет, робко постучав, вошла молодая горничная Евдокия:

– Барин, барыня, извольте пройтить на веранду. Кушать подано!

После обеда дети поднялись из-за стола и собрались уходить, но отец едва заметно пошевелил бровями, и девочки тут же сели снова.

– Вижу, вы забыли, что сегодня у нас очередная съемка. Сладости получите позже.

– Nicola, я порой жалею, что вы купили эту штуку, – вздохнула Натали. – Ужасно утомительно – сидеть перед ней столько времени без движений. Бедные девочки!

– Я жалею только о том, что monsieur Daguerre [2] скончался несколько лет назад и я был лишен удовольствия побеседовать с ним о его великом открытии. Кстати, если вы успели заметить, я усовершенствовал его изобретение. В Париже мы сидели перед камерой полчаса, а теперь достаточно десяти минут.

– А нельзя как-нибудь еще быстрее? – взмолилась Натали.

– Пока нет. Наверное, через несколько лет что-нибудь придумают. Когда-нибудь на съемку потребуются лишь доли секунды, аппарат можно будет легко держать в руках, снимки станут цветными…

– Ах, Nicola, вы такой фантазер! Но слушать вас очень интересно. Давайте уже начинать.

Барин щелкнул пальцами, и вскоре кухонный мужик Антип и конюх Иван принесли тяжелый аппарат и установили на веранде. Прочая челядь собралась было поглазеть на необычное зрелище, но стоило барину только покоситься и грозно сдвинуть брови, как все лишние слуги в мгновение ока исчезли.

Под руководством барина мужики укрепили на спинках стульев какие-то хитрые станочки, и он принялся усаживать жену и детей, надежно укрепляя их руки и головы, чтобы изображение не размывалось при съемке.

Он нежно поцеловал в маленькие носики готовых вот-вот расплакаться девочек, и они сразу успокоились. Долго настраивал аппарат, после чего сел рядом с домочадцами. Слуги закрепили и хозяина. Наконец, приготовления были закончены, и по команде барина Антип перевернул песочные часы, а Иван открыл крышку объектива. Оба мужика замерли около аппарата, боясь шевельнуться, пока не упала последняя песчинка. Все с облегчением вздохнули, когда Иван вновь закрыл объектив. Девочки вихрем умчались, даже не дождавшись обещанных сладостей. Барин велел мужикам навьючить аппарат на коня.