Корсаков поперхнулся чаем и закашлялся.
— Сегодня проблем быть не могло, потому что я не ночевала дома, — гордо сообщила Анюта.
— Вы бы не могли снять шейный платок? — попросила Белозерская, не обращая на внучку внимания.
— Отчего же не снять? — Корсаков почувствовал, что у него забегали глаза, а пальцы, держащие чашку, стали подрагивать. — Конечно, сниму.
Он поставил блюдце с позванивавшей на нем чашкой на стол и непослушными пальцами стал развязывать платок.
— Ну-ка, посмотрим… — Лада Алексеевна чуть повернула ему голову, рассматривая синяк на шее.
Корсаков почувствовал себя на врачебном обследовании. Пальцы у нее были сухие и холодные. Анюта отставила свою чашку и присоединилась к осмотру.
— Значит, ночью у вас были проблемы, Игорь Алексеевич? — ядовито спросила она. — И как же звали вашу проблему, позвольте узнать?
— Анечка, радость моя, ты не поверишь…
— Конечно, не поверю! Стоит мне только за порог…
— Анна, держи себя в руках.
— А ты помолчи, бабуля. Это наши дела. Значит, трах со мной вас уже не устраивает? Значит…
— Все меня устраивает, — попытался объясниться Корсаков. — Ты можешь спокойно меня выслушать?
— Представляю, какую ты нашел себе шалашовку среди своих друзей. Она что, натурщица?
— Какая натурщица, ты можешь меня выслушать?
— …и дает всем направо и налево? А как насчет минета?
— Дура ты, Анька…
— Замолчите немедленно! — воскликнула Лада Алексеевна и пристукнула ладонью по столу. — Сейчас же замолчите!
Корсаков сделался красным, как рак. Анюта плюхнулась на стул и отвернулась к окну. В глазах у нее стояли слезы, она моргала часто-часто, как ребенок, из последних сил сдерживающийся, чтобы не заплакать.
— Я знаю эту женщину, — сказала Белозерская. — Вернее, знала шестьдесят лет назад. Тогда ее звали Мария Санджиева…
— Чурка, да еще и старуха! У нее все мхом заросло…
— Радость моя, что ты плетешь?
— Молчать!!! — Лада Алексеевна стукнула ладонью по столу. Видно было, что она рассердилась всерьез. Глаза ее сузились, ноздри тонкого носа трепетали.
Корсакову показалось, что полумрак в комнате сгустился. Тлеющая в курительнице трава пыхнула клубом дыма, затрепетали цветы в хрустальной вазе.
— Хочешь, чтобы я лишила тебя голоса, как ту девчонку из сказки? — спросила Лада Алексеевна. Голос ее стал резким и скрипучим.
— Нет, — сквозь сдерживаемые слезы сказала Анюта и шмыгнула носом.
— Тогда сиди и слушай, — успокаиваясь, Лада Алексеевна помешала в курительнице стеклянной палочкой, вздохнула: — Что за морока с детьми?… Игорь, принесите, пожалуйста, картину.
Корсаков принес из коридора картину, поставил на стул и развернул к свету. Лада Алексеевна отставила чашку, откинулась на спинку стула и задумчиво стала ее разглядывать.
— Вы, наверное подумали, что старушка лишилась последних остатков ума, когда Анна привезла ее. Так?
— Ну… — Корсаков помялся, — как вам сказать…
— Понятно. Я предполагала, что вы как художник поймете, что под акварелью спрятано другое полотно. Эту картину, как я вам уже говорила, привез из Германии мой дед Николай Петрович Белозерский в одна тысяча восемьсот девяностом году. Он погиб в русско-японскую войну во время прорыва отряда крейсеров Порт-артурской эскадры во Владивосток. Ребенком я частенько разглядывала эту картину, представляла себя то черноглазой воительницей, то послом мира, который остановит войну. После революции отец попросил знакомого художника закрыть картину так, чтобы впоследствии можно было ее восстановить.
— Художник был неважный, прямо скажем, — уточнил Корсаков, поморщившись при воспоминании о резвящихся в пруду павлинах.
— Он был вполне профессиональным художником и изобразил на полотне эту чушь, чтобы большевики не польстились на картину. Я частенько потом старалась разглядеть под утками горы, воинов, женщину на камне. Иной раз мне это удавалось. Чем страшнее становилось жить в России, тем сильнее мне хотелось оказаться по ту сторону холста. Я не знала, что мое желание исполнится. Только не совсем так, как я это представляла. В конце концов я понемногу забыла, что именно изображено на картнине и дставляла себе все по-другому. Синее ласковое море, красивые люди…
Лада Алексеевна замолчала, подлила травяного настоя в чашки. Корсакову казалось, что от запаха тлеющей травы, а может, от необычного вкуса чая у него кружится голова. Он украдкой скосил глаза на Анюту. Девушка сидела, подавшись вперед, и, обхватив ладонями чашку, прихлебывала из нее настой мелкими глотками. Глаза у нее покраснели, но слез в них уже не было.
— Имя художника вам известно? — спросил Корсаков, прерывая затянувшееся молчание.
— К сожалению, нет, — Лада Алексеевна покачала головой. — Отец называл его имя, но я была слишком мала, чтобы интересоваться такими подробностями.
— А что послужило основой сюжета?
— Как бы вам объяснить… — Лада Алексеевна сложила пальцы домиком и поднесла их к губам. — Немецкий художник писал то, что ему было заказано. Сюжет основан на легенде, бытовавшей среди народа Атлантиды. Впрочем, я не уверена, что цивилизацию, исчезнувшую несколько тысячелетий назад, следует так именовать. Не делайте большие глаза, Игорь, мифическая Атлантида — реальность. И легенда ожила не без моей помощи. И битва, изображенная здесь, — кульминация лишь одной из войн, прокатившихся по потерянной стране.
— А какое отношение это имеет к Марии… как ее там? И к засосу на его…
Белозерская сделала знак рукой, словно задергивала занавеску, и Анюта умолкла на полуслове. Она вытаращила глаза, торопливо отставила чашку и схватилась за горло.
— Вот так будет лучше. О чем это я? А-а-а, ну да: я была в этой стране, я открыла Золотые Врата, которые закрывают наш мир от жителей подземного мира. Он даже не столько подземный, сколько лежит в другом… м-м-м… в другой плоскости, что ли? Ну, я не сильна в физике, но, полагаю, вы меня поняли, Игорь.
— Да, — поспешил подтвердить свою понятливость Корсаков. — Лада Алексеевна, а нельзя ли, — он показал глазами на Анюту, умоляюще сложившую ладони и глядящую на бабку, как приблудная дворняжка на кусок колбасы, — э-э-э… вернуть ей голос?
— Ты будешь еще меня перебивать? — Лада Алексеевна повернулась к Анюте.
Анюта энергично помотала головой.
— Ладно.
Последовал неуловимый жест, и Анюта, пискнув, схватила чашку и припала к ней.
— Как вы это сделали? — спросил Корсаков.
— Ерунда, ярмарочный фокус, — отмахнулась Белозерская. — Или вы хотите освоить его для бытового применения?
— Игорек, я тебя прошу… — пробормотала Анюта.
— Возможно, потом я пожалею, что отказался, — усмехнулся Корсаков, — но, спасибо, Лада Алексеевна, не надо.
— Иногда Анна бывает удивительно невыдержанна, — Белозерская свысока посмотрела на внучку. — Я знаю, зачем Мария Санджиева приходила к вам, и, полагаю, она не получила то, что хотела.
— Скажите… — Корсаков откашлялся, — вот в конце, когда… м-м-м… ну, в общем, у меня возникло ощущение, что она превратилась в труп…
— Она хотела показать вам, насколько призрачна и эфемерна любовь женщины. Что она преходяща, как и все в этом мире. И тело любимой станет тленом и прахом. В ближайшее время беспокоиться вам не о чем. Ладно, продолжим. Картина находилась у меня дома, здесь, когда за мной пришли. Случилось это весной тысяча девятьсот сорок первого года. Следователь на Лубянке нес какую-то околесицу и вообще вел себя совершенно по-хамски. В последствии он погиб, и, полагаю, я была к тому причастна. Это был мерзавец, поэтому не будем о нем. Я так и не поняла, в чем меня обвиняют, впрочем, суда не было. Меня просто отправили в лагерь на Новой Земле. Начальник лагеря, лейтенант госбезопасности, приехал встречать меня в Молотовск, ныне Северодвинск. Кошмарное название, но Молотовск не лучше. Звали лейтенанта Александр Назаров. Я полюбила его с первого взгляда, и он ответил мне взаимностью. Впрочем, может быть, было и наоборот, важно, что чувства наши были взаимны. Мы плыли на архипелаг на маленьком сейнере, и путешествие, надо признаться, оказалось приятным несмотря на то, что в Баренцевом море нас застал ужасный шторм. Александр рассказал мне о лагере. На Лубянке ходило неофициальное название этого поселения — «Бестиарий». Дело в том, что там собрали людей, обладающих паранормальными способностями. Это была своего рода экспериментальная лаборатория. По прибытии на архипелаг нас встретил Александр Васильевич Барченко, научный руководитель всех работ, осуществлявшихся в лагере. Там я и познакомилась с Марией Санджиевой, бурятской шаманкой с большой примесью славянской крови. Я была совершенно не приспособлена к суровой жизни в лагере, и она взяла меня под свою опеку. В эксперименте мне была отведена ключевая роль: я должна была открыть так называемые Золотые Врата — нечто вроде перехода из нашего мира в потерянную страну Атлантиду… Дорогая, налей мне чаю, будь любезна!
