— Как видишь, не только, — возразил Корсаков.

Вечерело. Заходящее солнце освещало верхние этажи домов напротив особняка. В такой вечер сидеть где-нибудь на берегу речки на пленэре, писать потихоньку деревенские пейзажи, потом пить парное молоко и неспешно беседовать с соседом по участку о видах на урожай крыжовника.

Корсаков вздохнул, подумав о том, как повезло Пашке. Через два часа будет у себя под Яхромой, раскочегарит самовар и сядет с Мариной пить чай под липами. А с первыми звездами они пойдут спать, и будет у них любовь. Спокойная и нежная, как волна теплого моря, а с утра они будут работать, помогая друг другу, а осенью поженятся, родят ребенка и заживут душа в душу…

Он обнял Анюту за плечи, девушка прижалась к нему, подняла голову. Игорь поцеловал ее в висок, она потерлась носом о его щеку.

— Не будем завидовать чужому счастью, да? — спросил Корсаков. — Лучше построим свое.

— Обязательно, — серьезно глядя ему в глаза, сказала Анюта.

— Вот и правильно. Пойдем домой?

— Пойдем. Только, Игорь, пока вы с Пашей шептались, мне Сань-Сань позвонил.

— И что сказал?

— Он устраивает прием. Попросил, чтобы я приехала, — у девушки был такой виноватый вид, что Корсаков улыбнулся.

— Нет проблем, езжай, конечно.

— Ты не обидишься? Я ведь, наверное, только завтра вернусь.

— Конечно не обижусь, глупышка. А я пока изображу что-нибудь несусветное. Какой-нибудь «Черный квадрат», к примеру.

Они зашли в дом, поднялись по лестнице. Анюта пошла в спальню переодеться, Корсаков присел в кресло. В последнее время Александр Александрович что-то часто стал вытаскивать дочь на всяческие мероприятия. То у него прием, то фуршет, то премьера. Анюте, конечно, скучновато здесь. Игорь обвел глазами комнату, висевшие на стенах картины, хрустальную люстру с половиной подвесок. Анна привыкла вести жизнь бурную и содержательную, как это сейчас понимают: дискотеки до утра, великосветские тусовки в компании звездулек нашей убогой эстрады, а с Корсаковым, особенно сейчас, когда он взялся за работу, повеселиться удается не всегда. Да и какое веселье в компании таких же, как он, неудачников?

Из спальни вышла Анюта в облегающем голубом платье на тонких бретельках, и он невольно залюбовался ее фигуркой. Этакий молодой зверек, не осознающий своей грациозной прелести, и оттого все движения получаются естественными и органичными.

Девушка поправила рассыпавшиеся волосы, прошлась перед Игорем, покачивая бедрами, повернулась, словно манекенщица на подиуме.

— Ну, как? Годится?

— Обалдеть! — в тон ей ответил Корсаков.

— Тогда я поехала. Ты утром на «пятачок» пойдешь?

— Куда ж деваться. Работа такая.

— Ладно, как вернусь, я тебя отыщу, — она быстро поцеловала Игоря в щеку и, цокая высокими каблучками, сбежала по лестнице. — Не скучай, — крикнула она, хлопнула дверью, и Корсаков остался один.

Делать было решительно нечего. Он побродил по комнатам, включил телевизор, увидел заставку очередной мыльной оперы и выключил. Может, и впрямь нарисовать что-нибудь этакое? На любителя. Нет, настроения работать не было.

Махнув рукой, Игорь откупорил подаренную Александром Александровичем бутылку виски — месяц стояла, и никакого желания пить заморский самогон не возникало. Он налил полный стакан, закурив, уселся напротив картины, с которой Пашка смыл павлинообразных уток, и уставился на нее. С этого расстояния кракелюр на полотне был почти незаметен, в полумраке комнаты картина казалась слегка размытой, словно Игорь смотрел через окно на подернутую дымкой равнину. В каком состоянии неизвестный художник писал этот пейзаж? Судя по преобладающим темным тонам, настроение у него было неважное. Собственно, в то время, в семнадцатом веке, — если Пашка прав и картина действительно написана тогда, — подобные полотна можно пересчитать по пальцам. В основном писались парадные портреты, библейские сюжеты, что-то из античности, а уж если изображали баталию, то непременно с каким-нибудь принцем или, на худой конец, герцогом на белом коне, шпагой указующим верным подданным на врагов. Здесь же мрачное болото и девица в окружении чудищ, гонящая на смерть дебильных перекачанных храбрецов. А с другой стороны и вовсе отморозки, едва вылезшие из пещер. Если бы Толкиен не написал сагу о кольце только через два с лишним века, то можно подумать, будто это иллюстрация к его книгам.

Корсаков наклонился вперед, пытаясь рассмотреть детали. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, приглядевшись, он мог различить мельчайшую подробность: клубящееся дымкой болото, белесые тонкие нити растений. Сквозь темную рыжеватую воду проглядывали кости мертвецов. Возможно, что неизвестный художник достиг такого эффекта с помощью лессировки Прием живописной техники., но даже в этом случае эффект погружения в картину был потрясающим. Сам воздух спальни внезапно показался пропитанным запахами гнилой воды, пота бегущих навстречу друг другу воинов, мертвящей вонью багровых чудищ, охранявших черноволосую воительницу.

Игорь курил сигарету за сигаретой, пил виски и не мог отвести глаз от картины, которая все больше его завораживала. Интересно, бабуля Анюты знала о том, что спрятано под бездарной мазней, или, выжив из ума, отдала внучке то, что считала самым ценным. Если знала, то стоит съездить, расспросить про историю картины, а возможно, узнать имя художника и что такое он взял в качестве сюжета.

По мере того как в комнате становилось темнее, краски на полотне оживали. Поначалу Корсаков хотел зажечь свет, но с удивлением обнаружил, что видит картину даже в сумраке. Он сидел почти в полной темноте, подавшись вперед. Огонек очередной сигареты вспыхивал светлячком, отражаясь от доспехов, от воды, от черных глаз прекрасной незнакомки. Лицо женщины то приближалось, и тогда Корсаков ощущал магнетизм ее взгляда, то будто растворялось, делаясь прозрачным, как мираж над раскаленным песком. От напряжения глаза слезились, Корсаков моргал, торопливо вытирал глаза пальцами, словно боялся пропустить нечто важное, что может произойти на полотне. Временами ему казалось, будто в спальне есть кто-то еще. Неясные тени скользили вдоль стен, боковым зрением он отмечал призрачное движение, слышал шорохи, всхлипы, неровное дыхание. Лица касалась паутина, а может, это ветер принес с холмистой равнины пыльцу цветов…

Движение воздуха за спиной заставило Игоря насторожиться, но он сразу понял, что это вернулась Анюта. Она не удивилась тому, что он сидит в темноте, и ничего не сказала. И правильно. Мало ли в чем художник черпает вдохновение… В темноте даже лучше можно представить будущую работу, нарисовать картину мысленно, зафиксировать детали в памяти и уже писать, не отвлекаясь на осмысление частностей.

Вот Анюта взяла его за руку, и он послушно поднялся и пошел за нею. Возле кровати она остановилась и стала расстегивать ему рубашку. Пальцы ее были холодные — наверное, на улице похолодало. Она взялась за брючный ремень, и Корсаков понял, что сегодня Анюта хочет, чтобы он подчинялся ей. Это было приятно. Он не заметил, когда она успела раздеться, только увидел на фоне белых простыней силуэт и привлек ее к себе. Они опустились на кровать, потом легли. Ее руки были настойчивы, раньше он не замечал, что у нее такие сильные пальцы. Сильные и в то же время нежные. Сегодня она решила пренебречь ласками. Темные волосы рассыпались по подушке, Анюта обхватила коленями его бедра, поощряя и направляя каждое движение. Она приподняла голову и припала губами к его шее, он почувствовал, как острые зубки захватили кожу, но боль укуса отступила перед любовной эйфорией. Это было удивительно, но он любил ее, как в первый раз, даже запах казался ему незнакомым. Ее жадные губы и горячее тело… почему только пальцы такие холодные? Он почувствовал приближение оргазма и ускорил движения. Они двигались в едином ритме, сливаясь телами и тяжело, в унисон дыша…

За окном резко захлопали петарды, взлетел фейерверк — кто-то решил расцветить ночь салютом. Красные и зеленые сполохи проникли в спальню, осветили иссиня-черные волосы и отразились в антрацитовых глазах женщины, делившей с Игорем любовь. Глаза были чуть раскосые, приподнятые к вискам, полные губы раскрылись в предчувствии оргазма, обнажая фарфор зубов…