— Да ну вас, — Марина махнула на него рукой, — я серьезно.

— Смотря что.

— Игорь, если я попрошу вас не настаивать, чтобы Павел Викторович с вами выпивал?

Корсаков приподнял бровь.

— Чего угодно ожидал, но только не этого. Ему же бутылка водки, как слону дробина!

— В последний раз его еле выходили. Сердце.

— Черт возьми, — выругался Корсаков, — я всегда считал, что Пашка здоров, как бык. Конечно, в таком случае клянусь, что буду пить исключительно в одиночку. Пусть мне будет хуже!

— Вот и договорились, — кивнула Марина, — однако пойдемте. Павел Викторович, наверное уже вернулся. Коллекцию я вам покажу вечером. Все равно делать будет нечего — ни телевизора, ни радио здесь нет.

— И выпить не с кем, — проворчал, следуя за ней, Корсаков.

— Сабля, водка, конь гусарский

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Закончив пассаж бравурным аккордом, Воскобойников подкрутил усы и залпом, как водку, махнул стакан чая. Марина, смеясь, зааплодировала, Корсаков тоже несколько раз приложил ладонь к ладони. Павел раскланялся и отложил гитару.

— Да, были когда-то и мы рысаками, — произнес он.

— Не наговаривайте на себя, Павел Викторович, — сказала Марина.

— Нет, дорогая моя, все не то, все не так. Сердчишко пошаливает, одышка, да и годы — четвертый десяток.

— Ага, — кивнул Корсаков, — я и на себе почувствовал: после пяти бутылок водки кошмары снятся.

— После пяти бутылок вообще можно не проснуться, — сказала Марина, — что вы все на выпивку разговор поворачиваете? Павел Викторович, мы же договорились!

— Все, все. Уговор — есть уговор.

Они сидели на кухне, за окнами под ночным ветром шумели липы. В камине пылал огонь.

Пашка встретил их на крыльце, когда они возвращались с кладбища. Сбежав по ступеням он облапил Корсакова, приподнял, потряс и только после этого поставил на землю.

— Приехал, сукин кот! А я думал, как всегда: наобещаешь и забудешь.

— Когда это такое было? — возмутился Корсаков.

— А помнишь, обещал прекратить водку пьянствовать?

— Ну… такие обещания можно только с похмелья дать. Ладно, расскажи, как ты тут? Меня Марина покормила уже, кладбище показала.

— Ну да, посещение кладбища способствует пищеварению, — усмехнулся Воскобойников в усы, — у нее пунктик по захоронениям девятнадцатого века. Так, Марина?

— Никаких пунктиков у меня нет, уважаемый Павел Викторович, — возразила она, — просто надо знать родную историю. Вполне естественное желание.

— Естественное желание — это вовремя покушать, — поправил ее Павел, — кстати, именно такое желание меня уже давно гложет. Предлагаю в честь приезда дорогого гостя сбацать шашлычок. По-моему, свинина еще осталась.

— Хорошо, — кивнула Марина, — с меня шашлык, с вас огонь.

— Годится, — кивнул Воскобойников и хлопнув Корсакова по плечу, заявил, — пойдем-ка со мной, надежда русской живописи. Покажешь мне, как надо живописно дрова рубить.

Марина ушла в дом, а они обошли усадьбу. Здесь, под липами, в землю был вкопан стол со скамейками, из булыжников был сооружен мангал, рядом кучей лежали березовые поленья. За мангалом стояли грубо вырезанные из коряг не то идолы, не то оборотни.

— Это что ж за ужас такой? — спросил Корсаков.

— Не ужас, а былинные персонажи, — поправил Воскобойников, любуясь корягами.

— А это автопортрет? — Игорь указал на кошмарное создание с выпученными глазами и длинными вислыми усами.

— Я попрошу без грязных инсинуаций! Это — леший. А вот супруга его — кикимора болотная, а вот детки ихние — игошки и ичетики. Плаваете вы, Игорь Алексеевич, в национальном эпосе, — Воскобойников выдернул из колоды топор и протянул его Игорю. — Давай, приступай.

— Вот это, я понимаю, гостеприимство, — сказал Корсаков, снимая «стетсон», — здравствуй, гость дорогой. Поруби-ка дров, разведи огонь, на стол накрой. Надеюсь, свинина у вас действительно осталась, а то чего доброго и шашлычок из меня сделаешь.

— Давай, давай, — Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, — слушай, у тебя сигареты есть?

— Есть.

— Угости, будь другом.

Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.

— Это тебе не кисточкой по бумажке водить, — усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, — ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?

— Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса — черная полоса. Вот в черную я и попал.

— Неприятности?

— Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.

— Вижу, — подтвердил Павел, — глаз еще красный и синяк не прошел.

— Вот-вот. Потом — еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.

— Ну, жить, предположим, можно и здесь, — Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, — впрок накурюсь.

— Тебе что, и курить не позволяют?

— Слава Богу, нет, но уговорились на пять сигарет в день. Меня месяца полтора назад так прихватило, — Воскобойников похлопал по груди, — мотор отказывать стал.

— Вот черт, — огорчился Корсаков, — рановато вроде. Что, ни с того, ни с сего?

— С работягами, что здесь крышу крыли, посидели. А они мужики деревенские, подначивать стали: мол, вы в Москве пить разучились. Пришлось показать, кто пить разучился. Они все в лежку, а я песни пою. Правда наутро пришлось скорую из Яхромы вызывать. Марина неделю за мной в больнице ухаживала. Слушай, Игорь, — Павел наклонился к Корсакову и понизил голос, — может, охмуришь ее, а? Чую я, виды она на меня имеет.

— А что, — усмехнулся Корсаков, — девушка приличная, симпатичная, деловая, — он поставил на колоду очередное полено, — не пора ли тебе о семье подумать, кстати говоря?

— В тридцать лет жены нет, и не будет, — напомнил Воскобойников старую пословицу, — привык я уже один.

— Она тебе хоть нравится?

— М-м… она добрая, хорошая. Красивая, — Павел задумчиво подкрутил ус, — но уж больно следит за мной. В смысле — водку нельзя, курева поменьше. Во, идет, ну-ка, держи, — он сунул окурок в рот Корсакову.

— Так, — сказала появляясь из-за дома Марина, — мальчики, шашлык готов, где огонь?

— Сейчас добудем, — пообещал Корсаков, расправляясь с очередным поленом. Демонстративно затянувшись, он выплюнул окурок, — работаем без перекуров.

— Здесь кушать будем?

— Здесь, на воздухе, — прогудел Воскобойников, — а потом у камина посидим, чайку попьем. Эх, и люблю я чаек!

Марина с подозрением посмотрела на него.

— Да, с недавних пор полюбили. Павел Викторович, а вы не курили сейчас?

— Как можно, Мариночка. Мы же договорились! Вот — Игорь не даст соврать.

Корсаков сделал честные глаза.

— И соврать не дам и сам не стану. Ложь противна человеческой природе! — провозгласил он

— Приятно слышать, — заметила Марина, — Павел Викторович, пойдемте, поможете посуду принести. Игорь, я жду огонь.

— Уже зажигаю, — успокоил ее Корсаков.

От работы он вспотел и скинул куртку. Сложив в мангале колодец из щепок, он сноровисто запалил огонь, с удовлетворением отметив, что это не разучился делать, хотя последний раз разжигал костер для шашлыка еще будучи студентом.

Шашлык удался на славу. Корсаков, приступая к выполнению просьбы Воскобойникова — приударить за Мариной, расточал ей комплименты. Однако, перехватив ее взгляд на Павла, осекся и круто переменил тему — слишком многое прочел он в ее глазах. Так на Корсакова смотрела только одна женщина — бывшая жена, еще когда они только начали встречаться и про которую Игорь знал, что она влюблена в него до безумия.

Под вечер похолодало, из заросшего парка потянуло сыростью. Воскобойников принес самовар и мешок шишек. Самовар он раскочегарил профессионально, раздувая шишки старым кирзовым сапогом. Поднялся ветер, самовар перенесли в дом, разожгли камин.