Что мне удивительно — люди, которые должны по долгу службы знать все о льготах для нас, не знают ничего. Хожу с газетой, даю ее читать — читают, пожимают плечами. И еще мне удивительно, что льготы эти как-то лишены здравого смысла. Ну вот хоть единовременные пособия по случаю рождения ребенка. На первого — 50 рублей, на второго и третьего — по 100 рублей, зато на четвертого — 65 рублей, а на пятого — 85. Или материальная помощь из фонда Всеобуча — только на покупку одежды, ни в коем случае не еды, не письменного стола, не кровати. Или, например, бесплатное питание детям в школе — обязательно завтрак и обед. А мне обед не нужен, мне нужны только бесплатные завтраки. Ну, если учительница хорошо ко мне относится и опытная, она выкрутится, поделит: одно моему ребенку, другое — другому, а нет — ну, как говорится, на нет и суда нет. Если мне не нужна одна из положенных мне школьных форм, то я должна добыть чек, а просто так деньги мне не положены. Как будто все мы вместе играем в какую-то странную игру, салочки, что ли: то я убегаю, а меня догоняют, то наоборот. И все это вокруг материальных проблем, как будто духовных запросов в многодетных семьях и нет, они, так сказать, нам «не положены». А мы хотим в театр! В Большой. На «Щелкунчика» — у меня трое детей в музыкальной школе учатся, да и вообще дети музыку любят, и классику, и современную. Нет, шесть билетов в Большой театр — это невозможно. Мы хотим на выставки. Мы хотим… на Ключевского мы подписаться хотим. Я читала, что подписчики недовольны — тома разного оттенка, так мы согласны на разные оттенки, потому что мы это будем читать. Я один раз написала личное письмо С. А. Образцову, так что мы один раз были в Театре кукол, а второй раз мне неловко писать, так мы и не были там больше ни разу. Вот подумываю, не написать ли Наталии Сац, но ведь это не метод.

Детский музыкальный театр совсем рядом с нами, и наверняка среди его работников много комсомольцев, так, может быть, им стоит взять шефство над многодетными семьями, приглашать нас время от времени к себе? Если так трудно попасть в театр нашей семье, то как же быть тем, кто живет далеко от культурных центров? И с одним-то ребенком ехать сложно, а с тремя, с пятью? И все-таки мне кажется, что если подумать, то придумать можно.

Человек будущего — не просто сытый и одетый, а прежде всего человек думающий, читающий, знающий. Всегда и у всех народов мать с ребенком на руках вызывала чувство восхищения, так тем более должен быть высок престиж матери, вырастившей много детей. Пора уже избавляться от взгляда на многодетную мать как на женщину, утонувшую в бытовых хлопотах, немытую и нечесанную, озабоченную тем, где бы перехватить рубль до получки.

Мы тоже хотим ходить в кино и в театр и даже на выставки вместе с детьми, а может быть, и для себя, — что в этом странного?

Уже рождение первого ребенка надолго, на несколько лет, отрывает его мать от всего, что входит в понятие «культура». Моя знакомая из Липецка, у которой двое, ничего за последние три года о походе хотя бы в кино не писала. Вчера письмо пришло из Гомеля, там у моей подруги четверо, но среди кучи семейных новостей ни слова о посещении театра — как и год, и два назад. Моя соседка, мама пятерых дошколят, в кино была в прошлом году, когда я забрала всю компанию к себе на два часа.

Не только и не столько материально трудно с ребенком: как воздуха не хватает того, что поднимает человека над бытом, — искусства во всех его видах. Не потому ли и не хотят рожать второго молоденькие мамы, что видят они только ежедневные авгиевы конюшни материнства, а его света, его крыльев, полета не замечают, не умеют замечать? То, что есть в «Мадонне» Рафаэля, может объяснить маме только она и только при личном свидании. Час, потраченный матерью «на себя», сторицей вернется детям, а значит, завтрашнему обществу. До сих пор вспоминаю, как первый и последний раз за 14 лет своего материнства попыталась пройти в «Изобразилку» на выставку. Хвост очереди терялся в утреннем тумане, и было ясно, что двух часов, на которые меня отпустила подруга, согласившаяся посидеть с детьми, не хватит даже на то, чтоб подойти к двери. Так было жалко несостоявшегося праздника, что я решилась попросить пропустить меня, мол, у меня пятеро ребятишек, вот и удостоверение. «А у меня две собачки, они тоже требуют заботы, и к тому же я член Союза художников», — отрезала молодая женщина, а мужчины вокруг согласно закивали головами. Честное слово, в очереди за бычьими хвостами, где стоят «девочки тридцатых годов», как назвала их одна читательница, в платках и с сумками, такой ответ был бы невозможен. «Бери, дочка, бери, — говорят они, — ох, хороши хвосты, наваришь своим супа, ох, и суп будет!»

Мне иногда кажется, что мы все стоим в длинной-длинной очереди за счастьем, которое, может быть, вовсе и не того цвета и размера, какой мне нужен. Стоим так долго, что уйти вроде и жалко: столько стояли. Конечно, впереди еще много народу, но и сзади порядочно, кто-то мне определенно завидует, что я уже скоро получу это самое, чего мне не нужно.

Можно экономить на тряпках и колбасе — нельзя экономить на книгах. Ребенок должен расти с ощущением доступности «всех тех богатств, которые выработало человечество», и, честное слово, это не тушенка по госцене. В моей семье детей много — это наша общая гордость и общая радость, это не увечье, вызывающее жалость и взывающее к чувству милосердия общества.

Я ращу детей, чтоб было кому обеспечить пенсией ту даму с собачками. Многодетные семьи — не нахлебники у государства, которое обеспечивает их различными льготами за счет кого-то. На единственного ребенка в семье одна книжка, один велосипед, один телевизор, но и на пятерых этого всего по одному. Потребительство в принципе невозможно в большой семье, даже очень обеспеченный и неумный человек не купит каждому из своих пяти детей по магнитофону, а значит, вещь остается всего-навсего вещью, да притом и коллективного пользования. Большая семья — коммуна по своему духу и, следовательно, зернышко будущего в нашем обществе. Так и надо на нее смотреть — с уважением и обязательно с улыбкой, без раздражения. Не надо думать, что, как мне одна женщина сказала, «эти дети выдышали весь наш воздух». Это вчерашний, даже позавчерашний взгляд — все мое: воздух и вода, заграничные джинсы и русское сало. Не может государство помочь нам материально — ну что ж, проживем, не требую же я финансовой помощи от своей матери-пенсионерки. Но уж если идет разговор, и притом публичный, о льготах и привилегиях, может, есть смысл спросить самих многодетных, что им нужно — не всем скопом, а индивидуально — кому садовый участок, а кому билет в театр, и помочь тоже индивидуально: выделить этот участок тем, кто хочет (я вот не хочу), дать ссуду тем, кто просит (я не прошу — мне нечем ее отдавать), позволить подписаться на еженедельник «Семья» — кому же и подписываться на него, как не мне? Пока же мы мыслим по привычке массово: всем все одинаково, вот и получается, что общегосударственные выплаты большие, а помощь конкретной семье мизерная. И еще одна просьба: помогать так, чтобы можно было принять эту помощь. «Бедненьких сироток» у нас нет — мы богаче тех, у кого в трехкомнатной квартире четыре хрустальные люстры и два югославских унитаза, а что касается денег, так моя Настя говорит: «Я буду хорошо работать, я буду стараться». И Ваня, Маня и Ася в один голос продолжают ее невысказанную мысль: «И мы купим водолаза». А разумный Саня спускает эту небесную мечту на грешную землю: «Бывают же какие-нибудь уцененные собаки».

Я уже говорила о наших семейных принципах и о том, что первый из них — равенство. Детей в семье много, значит, вопрос о воспитании коллективизма, о том, как все разделить на всех, решается ежедневно в рабочем порядке, без помощи яслей и детского сада. И вот почему. Хорошо, что нам не дано слышать того, что происходит за соседней дверью, а тем более в соседнем подъезде, а то утро мы все проводили бы под оглушающий рев, под тихий скулеж, под горькое рыдание, под выматывающий душу плач детей, собираемых в их сад. Да, кому-то повезло больше — и садик ничего, и воспитательница неплохая, так что иногда начинает казаться, что в целом-то все поправимо: вот наступит светлое завтра, воспитателям прибавят двадцатку, все обрадуются и повеселеют — и в садике будут цвести цветочки.