1925 «Усталость тихая, вечерняя…» — Впервые: «Звезда», 1927, № 2, затем — в книге «Молодость». Лошадь Дни-мальчишки, Вы ушли, хорошие, Мне оставили одни слова, — И во сне я рыженькую лошадь В губы мягкие расцеловал. Гладил уши, морду Тихо гладил И глядел в печальные глаза. Был с тобой, как и бывало, Рядом, Но не знал, о чем тебе сказать. Не сказал, что есть другие кони, Из железа кони, Из огня… Ты б меня, мой дорогой, не понял, Ты б не понял нового меня. Говорил о полевом, о прошлом, Как в полях, у старенькой сохи, Как в лугах немятых и некошеных Я читал тебе Свои стихи… Мне так дорого и так мне любо Дни мои любить и вспоминать, Как, смеясь, тебе совал я в губы Хлеб, что утром мне давала мать. Потому ты не поймешь железа, Что завод деревне подарил, Хорошо которым Землю резать, Но нельзя с которым говорить. Дни-мальчишки, Вы ушли, хорошие, Мне оставили одни слова, — И во сне я рыженькую лошадь В губы мягкие расцеловал. 1925 Лошадь. — Впервые: «Смена», 1926, 21 марта. Окно в Европу Мне про старое не говори. И в груди особенная радость — Щупают лучами фонари Каменные скулы Ленинграда. Я ходил и к сердцу прижимал Только что увиденное глазом, А по серым улицам туман, Перешибленный огнями, лазил. Много неисхоженных кругов, Много перехваченного боком — У крутых гранитных берегов Не шуршит зеленая осока. Пусть зеленых снов не пощадят, Но одно так дорого и просто — На больших холодных площадях У людей упористая поступь. Мажут трубы дымом дочерна, Лезет копоть в каждый переулок, Стонет Выборгская сторона От фабричного большого гула. Над Невой отчаянно, когда Фабрики гудками выли — Вспоминать ушедшие года И дворец, Расстрелянный навылет. Гудки по-новому зовут, Кричат в тумане о победе, А всадник, скомканный из меди, Хотел скакать через Неву, Хотел заводов не понять, Но врезан в глаз Матросский вырез — Матрос у конской морды вырос И спутал поступь у коня. И был приглушен медный топот, А ночью Пушкин прокричал, Что здесь продавлено сейчас Окно В рабочую Европу. 1926
Окно в Европу. — Впервые: «Юный пролетарий», 1926, № 9. В нашей волости По ночам в нашей волости тихо, Незнакомы полям голоса, И по синему насту волчиха Убегает в седые леса. По полям, по лесам, по болотам Мы поедем к родному селу. Пахнет холодом, сеном и потом Мой овчинный дорожный тулуп. Скоро лошади в мыле и пене, Старый дом, принесут до тебя. Наша мать приготовит пельмени И немного поплачет любя. Голова от зимы поседела, Молодая моя голова. Но спешит с озорных посиделок И в сенцах колобродит братва. Вот и радость опять на пороге — У гармошки и трели, и звон; Хорошо обжигает с дороги Горьковатый первач-самогон. Только мать поглядят огорченно, Перекрестит меня у дверей. Я пойду посмотреть на девчонок И с одною уйду поскорей. Синева… И от края до края По дорогам гуляет луна… Эх ты, волость моя дорогая И дорожная чашка вина!.. <1927> В нашей волости. — Впервые: «Смена», 1927, 16 января, затем — в книге «Молодость». «Засыпает молча ива…» Люблю грозу в начале мая… Тютчев Засыпает молча ива, Тишина И сон кругом… Ночь, пьяна и молчалива, Постучалась под окном. Подремли, моя тревога, Мы с тобою подождем, Наша мягкая дорога Загуляла под дождем. Надо мной звереют тучи… Старикашкой прихромав, Говорит со мною Тютчев О грозе и о громах. И меня покуда помнят, А когда уйдет гроза, В темноте сеней и комнат Зацветут ее глаза. Запоет и захохочет Эта девушка — и вот… Но гроза ушла. И кочет Утро белое зовет. Тяжела моя тревога О ненужных чудаках — Позабытая дорога, Не примятая никак. И пойму, Что я наивен. Темнота — Тебе конец, И опять поет на иве Замечательный синец. 1927 «Засыпает молча ива…» — Впервые: «Смена», 1927, 20 ноября. |
