Военные историки и психологи много раз отмечали, что хорошо обученные, состоящие под началом хорошего командира солдаты куда больше страшатся подвести своих товарищей, нежели получить ранение или погибнуть. Я всегда относился к этому утверждению скептически, однако теперь понял, что они имели в виду. Никто из нас не считал миссию ООН настолько важной, чтобы за нее стоило отдать жизнь, а вот подвести друг друга, сорвавшись или сдавшись, — это нам представлялось немыслимым.
С наступлением ночи повстанцы пошли в атаку. Сначала они под прикрытием тьмы окружили наши позиции, затем принялись бить в барабаны и скандировать свои лозунги. Я забрался на стену: вокруг, куда ни глянь, плотные толпы повстанцев.
Я старался не думать о прощальных словах Шерифа, сказавшего, что у Бао имеются на меня особые виды. Повстанцы норовили запугать нас, и это им удалось. Я оставался внешне спокойным, однако меня трясло от страха. Я гадал, каково это — умереть, и уповал только на то, что конец мой будет быстрым. Я чувствовал полное бессилие из-за того, что у меня нет в руках оружия.
Я пребывал в боевой готовности перед окопами кенийцев и надеялся, что, если кого-то из них убьют, возьму винтовку погибшего и буду отстреливаться. О том же думали другие британские офицеры, меж тем как все прочие, забившись в часовню, старались убедить себя, что, когда повстанцы захватят наши позиции, им, служащим ООН, удастся спастись, заявив о своем статусе невооруженных наблюдателей. Я их оптимизма не разделял. В темноте повстанцы станут сначала стрелять, а уж потом задавать вопросы. Энди, Пол, Дэйв и я — мы сговорились держаться вместе, что бы ни случилось.
Я не имел никакого представления о том, сколько повстанцев на нас нападает, — скорее всего, несколько сотен, однако в темноте казалось, будто их тысячи. Треск и гром ружейной стрельбы сильно действовали нам на нервы, однако мы слышали, как пули вспарывают воздух над нашими головами, и понимали, что повстанцы палят вверх. Они стреляют поверх стены, решил я, а значит, если мы не будем высовываться, то останемся в относительной безопасности.
Кенийцы оказались хорошими стрелками. Среди повстанцев появились убитые и раненые — похоже, у них поубавилось охоты лезть в опасную зону, так что атака захлебнулась.
Судя по всему, повстанцы выбрали вариант более простой — взять нас измором. Беспорядочная стрельба продолжалась всю ночь и следующие четыре дня. Близость повстанцев и непрестанная пальба делали сон и отдых невозможными. Я прилег на бетонный пол часовни, закрыл глаза и попытался вздремнуть, однако вскоре понял, что никакого отдыха не предвидится. Чтобы скоротать время, я стал обходить наши позиции, ободряя солдат и пытаясь выяснить, что представляют собой позиции повстанцев, каково их число и тактика.
Перед самым рассветом я сидел с двумя кенийцами в окопе и вдруг услышал, как что-то упало в ближние кусты. Ручная граната? Прошло десять секунд, однако взрыва не последовало. Я вылез из окопа посмотреть, что там. Разглядеть что-либо в темноте не удалось, и я стал шарить в кустах, пока не нашел упавшее. Это была совсем недавно отрубленная человеческая рука. Я рассказал о ней лишь кенийскому старшине. Тот ответил, что я не первый, кто наткнулся этой ночью на отрубленную часть человеческого тела, но он приказал своим солдатам сохранять спокойствие и не поддаваться панике.
В эту первую ночь я, ползая по позициям, оставался в пуленепробиваемом жилете и шлеме, однако утром, сообразив, как сильно я в них потею, избавился и от того, и от другого. Воды у нас было мало, и обезвоживание, понимал я, куда опаснее, чем пули. Макени — самое жаркое в Сьерра-Леоне место, а май — самый жаркий месяц года. Засушливый сезон подходил к концу, и сочетание жары и влажности было изнуряющим. В полдень температура на солнцепеке превышала 38 °C, да и по ночам редко спадала ниже 33 °C. Хорошо, что в предыдущие месяцы я с таким упорством отказывался пользоваться кондиционером.
В лагере имелся колодец, однако он нуждался в том, чтобы его раз в неделю заполняли водой. Мы посмотрели, сколько воды в нем осталось, и сразу же ввели водный рацион. Каждому из нас полагалось выпивать не больше литра воды в день — меньше, чем требовалось при такой жаре, но все же лучше, чем ничего, — такой рацион позволил бы нам продержаться дня три-четыре. Мы надеялись, что за это время нам придут на подмогу. Я хорошо помнил норму, которая указывалась для тропических условий в «Руководстве для кадрового офицера»: восемь-девять литров воды в день.
Сразу после первой ночи в лагерь пришел, проникнув сквозь кордон повстанцев, кенийский солдат, принесший на себе израненного товарища. Повстанцы, понятное дело, установили оцепление, с тем чтобы не выпустить никого из лагеря. О том, что кто-то попытается проникнуть в него, они не подумали. Пришедший, сержант Стивен Нямоханга, состоял во взводе, атакованном в лагере РДР. Командир взвода приказал своим подчиненным пробиться и скрыться в джунглях. Однако, когда их позиции в лагере были захвачены, сержант сделал отважный выбор и остался со своим раненым товарищем, капралом. У того было прострелено бедро, да еще и руку ему почти оторвало взрывом гранаты. Нямоханга сумел остановить кровотечение и до наступления сумерек прятался от повстанцев. А ночью, неся товарища, добрался до Макени и проник сквозь оцепление.
Оба остались в живых. При виде подобного героизма все мы решили, что не сдадимся без боя.
В первые два дня осады повстанцы буйствовали, мародерствовали, насиловали и грабили. Даже слышать все это было тяжело, а сознавать, что ты не можешь этому воспрепятствовать, — и того хуже. Повстанцы использовали акты насилия как приманку, стараясь выманить нас из лагеря. Крики их жертв продолжались обычно всю ночь, по временам обрываясь выстрелом. Некоторые из кенийцев успели завязать отношения с местными женщинами, и им, надо думать, было особенно тяжко слышать эти отчаянные — и приводящие в отчаяние — вопли.
Я считал, что бушевавшая вокруг анархия способна стать отвлекающим моментом, который поможет нам при попытке к бегству. Я запросил у штаб-квартиры разрешения попробовать прорваться сквозь оцепление повстанцев, однако не получил его. Моим непосредственным начальником в ставке ООН был полковник Питер Баббингтон, обладатель Военного креста. Жесткий, серьезный человек, он получил эту награду, командуя ротой во время Фолклендской войны. Я знал, что он способен, не обинуясь, принимать крутые решения. Однажды, пока я разговаривал с ним по спутниковому телефону, началась атака, и мне показалось, что повстанцы вот-вот ворвутся в лагерь. Придя в отчаяние, я спросил у него, что мне делать.
— Держать позицию и сражаться! — твердо ответил он.
— Но, сэр, у нас нет никакого оружия, — проскулил я.
— Все равно — держитесь и сражайтесь, — приказал он.
Я понимал: если полковник приказывает нам оставаться на месте, у него есть на то причины. В это время предпринимались огромные дипломатические усилия. Президент Каббах, главы других западноафриканских государств и даже Генеральный Секретарь ООН Кофи Аннан оказывали на Фодея Санко сильное давление, с тем чтобы он остановил своих людей. Санко отказывался признавать, что ОРФ ведет себя вопреки договоренностям, а относительно сообщений ООН о пострадавших и заложниках говорил, что это правительственная пропаганда. Мы приходили в отчаяние, слушая трансляцию этих заявлений по Би-би-си, однако ничего поделать не могли.
Пока дипломаты пытались как-то смягчить ситуацию, к нам выслали батальон замбийских солдат ООН, который должен был снять осаду. Приказы, данные батальону, отличались неопределенностью, вооружен он был скудно. На бумаге это подразделение — пятьсот солдат и двадцать пять бронированных машин — выглядело сильным и хорошо вооруженным. Однако ОРФ научился за годы гражданской войны устраивать засады на бронированные колонны. Дорога в Макени была узкой, по обеим сторонам джунгли, так что заметить впереди колонны врага можно лишь из головной машины. В итоге огневая мощь колонны сводилась к огневой мощи одной машины. А чтобы еще ухудшить положение замбийцев, им выделили никуда не годные средства связи.
