— “Тихий дом”, — произнес молодой человек, выдвигая длинную ручку на моем чемодане. — Иногда я тоже об этом мечтаю.

В зале вылета я понял, что правильно поступил, взяв с собой книгу, сюжет которой меня полностью захватил. На экране монитора я увидел, что мой рейс откладывается, а когда поинтересовался почему, выяснилось, что наш самолет KL218 ожидает своей очереди для очистки от наледи. Читая, я не заметил, как пролетели полтора часа, вызванные этим неудобством. Но когда под конец я вошел в салон, я потерял чувство реальности, до такой степени я сжился с печалью покинутого дома из моей турецкой книжки. Фактом реальности тем не менее было то, что в “Боинге-747”, вмещающем 465 пассажиров, я очутился в неудобном среднем ряду и что трое из 465 пассажиров, объединившиеся в дружеский кружок любителей болтовни, получили места по обе стороны от меня, двое справа и один слева.

Принесли газеты. Я выбрал себе одну. “Войска ЕС еще далеко”, “В Китае наметилось оживление”, “Финансовая афера в Нидерландах”, “Туберкулез в России”, “Рынок жилья значительно вырос”, “Сперматозоиды скоро станут не нужны”, “Спонсоры футбола требуют очков”, “Ширак взял американцев за горло”, “Три миллиона за рукопись “Улисса”, “Диоксиновый угорь вызывает тревогу”… Реальная жизнь, повседневность. Пока самолет взлетал, взгляд мой был прикован к заголовкам, которые никак не согласовывались ни с капризами фортуны, о которых я размышлял, ни с какой-либо разумной логикой. Тем временем самолет набрал высоту, и друзья, сидевшие по обе стороны от меня, разговорились. Находясь посредине, я им мешал, порой им приходилось повышать голос, но когда я предложил поменяться местами, они сказали: “Ну зачем же?”. Так волей-неволей мне пришлось убедиться, что обе женщины, отличавшиеся профессионально поставленной речью, как на телевидении, полностью придерживались того мнения, что сексуальные связи обязательно должны быть приятными, беспроблемными и разнообразными, против чего молодой человек изредка возражал.

— Странно, — обратилась к блондинке сидевшая справа от меня брюнетка в короткой широкой юбочке, надетой поверх брюк. Молодая женщина, сидевшая с другой стороны от меня, немного наклонилась вперед. — Во время моих прошлых романов я Бог знает как переживала, Господи, какое впечатление производил на меня Мистер Биг, но теперь я рассуждаю примерно так: “Вау, какой симпатяга, ну просто зайчик, только вот: does he meet my needs?”[8]

Блондинка откинула прядь волос, спускавшуюся ей на лицо словно занавеска, еще больше наклонилась вперед и потом заговорила сама, иногда бросая взгляд в сторону собеседницы: “Я тоже сыта этим по горло, этим ежедневным симбиозом, я люблю мужчин, но хочу, чтобы дни и ночи теперь принадлежали только мне. Я прожила с одним человеком шесть лет. Он покупал мне “Коко Шанель” и раз в две недели по субботам мыл окна в нашей квартире. Но потом мои чувства пошли на убыль и я стала задумываться: is this all there is?[9] В сексуальном плане я им не слишком довольна и тем не менее с ним связана. В конце концов у меня ведь приличная зарплата, И я вполне могу разорвать нашу сделку”.

Я откинул спинку своего кресла. Меня охватила необъяснимая грусть. Через иллюминаторы был уже виден краснеющий закат. Между рядами кресел суетилась стюардесса, с усталой, безутешной улыбкой на лице она щипчиками подавала пассажирам горячие салфетки. Наконец молодой человек, который сидел дальше всего от меня, с краю, решил высказать свое мнение на тему любви и верности. Когда он заявил, что эротика, настоящая эротика, в силу большой концентрации чувств моногамна и, подобно солнечному лучу под увеличительным стеклом, сфокусирована в одном-единственном объекте, подруги уставились на него и наморщили лбы, словно задумавшись. Но когда он принялся жаловаться на женщин у него на работе, которые, чуть что, выпускают коготки, они вновь оживились.

Я смотрел невидящим взглядом перед собой, краем уха прислушивался к их болтовне и никак не мог понять, чем объяснить неизвестно откуда возникшее предчувствие большого несчастья. Неподвижный самолет, который за несколько минут до этого весь трясло и качало, напоминал мне корабль, подбрасываемый неистовыми океанскими волнами на чудовищную высоту. В таком состоянии нечего было и думать о книжке, поэтому я снова взял лежавшую у меня на коленях газету и рывком развернул ее на новой странице.

Девушка слева продолжала:

— Это сидит в нас, that’s it![10] То, что мы лучше них умеем общаться, всем давно известно, так же, как и то, что способности к менеджменту даны нам самой природой вместе с нашим материнским инстинктом. Какой напрашивается вывод? Давайте будем пользоваться тем, что мы женщины, ведь если этого не сделаем мы сами, это сделают другие!

Девушка справа, задумчиво:

— У себя в офисе мы всегда страшно забавляемся.

Левая:

— Ой, мы тоже!

Правая:

— Наша политика в первую очередь основана на теле. Почему бы не использовать в качестве аргумента собственную грудь? Не сделать из своей женственности аргумент номер один? На прошлой неделе у меня был деловой разговор, затруднительный момент, связанный с комиссионными, которые я хотела получить. О’кей, в переговорную входит господин, я подаю ему руку, предлагаю присаживаться, оборачиваюсь взять наш проспект, перехватываю его взгляд на мой зад и с улыбкой приступаю к делу. Эх, какую власть я при этом чувствую!

Опять правая:

— Недавно мне нужно было навести справки о частном финансировании, но мне было некогда или лень, уже не помню. Ну, иду я в отдел документации и говорю милому мальчику, который сидит за экраном: Everyone has his limits.[11] Он поднимает глаза, я ему сладко так улыбаюсь, на мне мягкая вязаная кофточка с запахом крест-накрест, в общем, сама понимаешь. И когда я вижу, что у бедняги забурлили гормоны, я признаюсь ему в том, что совсем не умею пользоваться интернетом и, может быть, он сможет мне помочь…

Подружки расхохотались, и одна из них стала тихонько напевать: “I’m climbing to the top”[12].

Наверное, я сидел и смотрел на это объявление довольно долго. Собственно говоря, эту страницу я уже давно не читаю. Уже несколько лет я не просматриваю некрологи в черных рамочках. Все чаще я натыкался в них на имена людей, которых знал, и испытав мгновенный шок, в очередной раз убеждался, что человеческая жизнь, замыкая круг, вновь возвращается просто к имени.

Сюзанна Флир.

Мое сердце екнуло. Я поднес газету поближе к глазам и как во сне смотрел на эти имя и фамилию, до тех пор пока они окончательно не отделились от реальности. Наконец я начал читать объявление с обязательным старомодным зачином: “С прискорбием сообщаем…”, и только тогда осознал, что случилось. Сюзанна Флир, нежно любимая супруга и мать, погибла в результате несчастного случая, авиакатастрофы, о которой в этом некрологе подробностей не сообщалось, впрочем, несколько дней назад я уже что-то читал об этом в газетах. Очевидно, она села в самолет одна, то есть с ней не было никого из ее близких — под некрологом значились имена четырех членов ее семьи, живущих в Вассенаре: Мариус ван Влоотен, Бенно, Беатрейс и Лидвин, — не было с ней и ее коллег из Шульхоф-квартета — соболезнования всех троих были помещены на той же странице.

Что к этому добавить?

История закончилась. Во мне она оставила чувство страха и удивления. Все сложилось иначе, чем я это себе представлял, по прошествии шестнадцати лет я должен буду еще основательно подредактировать свои знания с учетом реальности. Я открыл глаза, увидел приближающуюся тележку с напитками, кивнул стюарду и молча указал на виски. В таких ситуациях говорят: “У меня нет слов”, но два слова у меня все же нашлось.