Виталий Викторович поднялся.

— Прости ему, Господи, его прегрешения и дай ему, мятежному, вечный покой, — с чувством проговорил он слова молитвы.

Приобрести в Советском Союзе домишко могут лишь немногие счастливцы. У подавляющего числа семей для этого нет средств. Но и у тех, которые правдами и неправдами скопили необходимый капиталец, возникает ряд сомнений и страхов. Боятся «обрасти», «оторваться», «скатиться» и т.п. Словом советскому гражданину при покупке недвижимости нужно помимо денег некоторое веское моральное обоснование.

Профессор Зайцев, после поездки в Москву по вызову к сиятельному больному, почувствовал, что такое обоснование у него теперь появилось. Появились и деньги, а подмосковская вилла вельможи и его образ жизни обострили в профессоре собственнические инстинкты. Коммунальная квартира, в которой он жил, показалась ему теперь адом, да беспристрастно говоря, она таким и была. Случайно подвернулась и подходящая усадьба. Имущество было выморочное и продавалось финорганами за бесценок.

Настоящие расходы и трудности начались у Зайцева лишь по приобретении. Дом не ремонтировался с царских времен, и был густо заселен и загрязнился до невозможности. Выселение жильцов длилось пол года и влетело в копейку. Для ремонта же и очистки от клопов, тараканов, мокриц и прочих инфузорий потребовался год, а расход — в пять раз превосходивший стоймость имущества. Наконец, все это было преодолено, и профессор с дочерью (он был вдовец) въехали в свое новое жилище.

Купленная усадьба была угловая, выходившая на бульвар Герцена и в Червонный переулок. Во времена доисторические переулок назывался Червяковским, по имени госпожи Червяковой, владевшей там пригородным имением и напавшей на счастливую мысль, для пополнения своих доходов, открыть притон. Дело пошло хорошо и вскоре вызвало подражания. Рядом открылись и другие заведения. Город разростался, застраивался и переулок. Великий Октябрь переименовал переулок в Червонный и все разметал. Заведения закрылись, порок же расползался по всему городу. Если бы профессор Зайцев знал историю переулка, то возможно и не купил бы усадьбы. Но он был в городе человек новый.

В Червонном переулке было много больших подворий. Подворья включали в себе обыкновенно полугора- этажный, мурого кирпича дом фронтальный с улицы, и огромный, обнесенный забором, двор. Центральное место во дворе занимали всегда переполненные помойка и общественные места. Вокруг этой клоаки, словно вокруг клумбы с цветами, теснились самого фантастичного вида халупы. Они состояли или из приспособленных, путем «мобилизации внутренних ресурсов»,. бывших конюшен, сараев, подвалов и погребов, или же из новых строений, воздвигнутых из разного хлама и скрепленных глиной с навозом. Из каждого такого жилища торчала в небо закопченная труба (водосточная, сорванная ночью с соседнего дома) и тускло светилась, висящая на телеграфных проводах, обсиженная мухами, «лампочка Ильича».

Население подворий составляли потомки предпринимателей бывшей Червяковки. Было, однако, много и пришлого элемента, чудом уцелевшего от всяких революционных катастроф и пробившегося к большому городу. Весь этот люд деятельно копошился, день и ночь комбинировал, руководствуясь каким то своим, исписанным моральным кодексом, и очень охотно размножался. Детей разного возраста бегало во дворах множество. Мужская часть из них проходила обыкновенно три жизненных этапа: голопузов-крикунов, пацанов-подхулиганов, и собственно хулиганов-подростков. Дальше молодежи, при их отличном происхождении, пути были открыты: часть приобщалась к партии и выходила в люди; основная же масса предпочитала, так сказать, около — социалистическую деятельность. Как те, так и другие были молодые люди далеко не скучные, полные инициативы и энергии. «Термидорианцы», как в злую минуту прозвал их Зайцев, т.е. люди, порожденные Октябрем и долженствующие, по мнению профессора, рано или поздно, порешить своего великого родителя.

Переезд профессора Зайцева в новый дом естественно возбудил живейший интерес обитателей подворий. Но старшие привыкли и скоро отвлеклись, с молодежью же у профессора открылась война на долгие годы.

Враг был мал, примерно два вершка от горшка, но могуществен. Профессора они скоро загнали в безнадежную оборону. Ему пришлось перешить и повысить забор, сверху набить гвозди и навесить колючую проволоку, парадные двери обить железам, снять все звонки, пригласить дворником страховидного Якова, и наконец, приобрести весьма серьезного дворового пса по имени Эзоп. Все эти мероприятия, однако, нисколько не устранили дальнейших выступлений противника.

В особенности обострился террор, когда вошли в возраст и стали главарями подростки Федя Палый и Жора Цокот. Федя был щуплый, белесый мальченка лет двенадцати, Жора же — несколько постарше, паренек чернявый и стройный. Изобретательность их не имела предела и Зайцев, доведенный до отчаяния, решился однажды искать защиты у их родителей.

Дворник Яков, знакомый со всем населением переулка, к этой затее отнесся весьма скептически:

— Ну чего вы, Леонид Петрович, к ним пойдете? — сказал он. — Папаша Федьки Палого босота пухлая. Цокотиха же, — Яков запнулся, подыскивая приличное обозначение, — сука первостепенная. Только время потратите.

Профессор все же пошел. Папу Палого, жившего в сарае во дворе напротив, он застал за приготовлением старки из денатурата. Фигура эта действительно оказалась самая незначительная, и как бы припухшая. Она заметалась по заставленному помещению в поисках стула.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, я к вам на минутку, по делу, — смущенный нищенской обстановкой и тяжелым запахом спирта, сказал Зайцев. — Я бы хотел…

— Чего стоишь, у-у… стерва! — перебил Палый Зайцева, обращаясь к своей супруге. — Стулу ищи и подай чистый стакан их угостить. Живо!

— Покорнейше благодарю! — испуганно покосился Зайцев на лунного цвета жидкость на столе. — И вам, как врач, не советовал бы «это» пользовать.

— Напрасно опасаетесь, приготовлено по последнему слову науки и техники, — обиделся за старку Палый. — Он взял бутыль и осторожно ее встряхнул. Жидкость немедленно покорно, словно шампунь, взмылилась. — Эх, для окончательной полировки нет у меня только мятой серой глинки, микстурка была бы как слеза!

— Мятой глинки?! — переспросил Зайцев. — С таким препаратом, признаться, не знаком… Однако мы отвлеклись, не угодно ли вам меня выслушать?

К заявлению Зайцева папа Палый отнесся вполне сочувственно:

— Сколько я на Федьку уже силы извел, не поверите! — пожаловался он. — Его, змееныша, по правильному, давно удушить нужно!

— Почему же непременно бить или душить?! — поморщился Зайцев. — Вы, как отец, должны на него как-то иначе воздействовать. Скажем наставлениями, словами…

— Словами?? — очень удавился Палый. — Да он слов больше моего знает! Нет, гражданин, заблуждаетесъ. Лупить нужно, так лупить, чтобы у него язык опух! Но мне, по правде сказать, заниматься, с ним все затруднительней. Увертлив ?тал и кусается! Теперь его только хитростью взять можно, из засады.

— Как из засады?!

— Схоронюсь я где-нибудь и прыгаю. Но он тоже не дурак, в большие расходы меня ввел. На днях приоткрыл я входную дверь и спрятался сзади. Долго прождал на сквозняке, не куривши. Слышу наконец — идет! Как только показался, прыгнул я, одеяло накинул и занялся, себя не жалея… Уже утомляться начал и вдруг, к своему ужасу, слышу сзади голос. Федькин голос!

— Довольно, пахан! Спасибо!

— Оказывается он, паразит, взамен себя приятеля своего Кольку, сына завдомом, подсунул! Кинулся я за Федькой и заметались мы по двору. Он летит, вокруг нужников кружит и все норовит через помойную яму. Через нее у нас, может заметили, хлипкая доска перекинута. Так он меня завлекает, чтобы рухнул. В трясину! Жильцы повыходили, участие в нас приняли. Мне советуют: