При виде отца, Алла в первое мгновение зло вспыхнула, затем, сообразив должно быть, скандальный случай обратить себе на пользу, радостно изумилась:

— Папочка! Мой дорогой, ты что здесь делаешь?!. Лев Михайлович, познакомьтесь, это мой папа, заводской мастер.

Могучий Лев, субъект с муссолиниевским подбородком, не выразил никакого оживления:

— Здесь отдыхаете, товарищ? — спросил он, мельком взглянув на обшарпанного «папу».

В это время с лестницы сбежал в белом смокинге метрдотель, всем своим светлым обликом выражая готовность служить именитым гостям до конца.

Воспользовавшись минутой пока мужчины разговаривали, Аллочка, не снимая с лица приветливой улыбки, сказала тихо, но отчетливо:

— А теперь брысь, исчезайте немедленно!

Иван Кузьмич не двигался, оторопело наблюдая дочь.

— Не понимаете, что ли?! — непринужденно и весело продолжала Алла. — Пригласить вас в таком паскудном виде в ресторан невозможно. Следовательно топайте отсюда в южном направлении!

Долго Иван Кузьмич не мог прийти в себя после встречи с дочерью. Уже сидя в безопасности в столовке Дорпрофсожа и хлебая сизый, с масляными пятнами, перловый суп, испуганно и вместе с тем с каким-то почтительным чувством, думал о страшном мотыльке:

— Это не женская особа, это — дракон!

Клуб «Пищевик» сиял огнями, когда Иван Кузьмич снова туда вернулся. У главного входа висел красочный плакат, извещавший народ что сегодня силами кружка безбожников будет дана бесплатная постановка: «Отец Тихерий и прочие преподобные», сочинение тов. Яши Стукача.

Прочитав эту афишу, Иван Кузьмич преисполнился самых дурных предчувствий, но и решимости досконально все выяснить. С трудом стал он пробираться сквозь толпу молодежи, на подобие жидкой лавы, растекшейся по всему двору. Юные театралы громко, как в лесу, перекликались; деятельно флиртовали и неудержимо грызли семена подсолнуха.

Иван Кузьмич вошел в здание, пересек начинающийся заполняться зрительный зал, и знакомой тропой достиг кабины брата. Тихон сидел у зеркала, спиной к двери, и гримировался под Гришку Распутина.

Старший брат не стал тратить слов на приветствия, а сразу напал на бедного Тишу свирепым коршуном:

— Негодяй! Так ты вот как!!

Тихон, худой, болезненного вида молодой человек, с рыжеватой, клинушком, бородкой, прислонился к стене и подведенными, «сатанинскими» глазами недоуменно сверлил грозного судью, свалившегося, казалось, с неба.

— Люди мне пересказывали, что ты в диаконы рукоположен, а на деле ты, гадина, к бесовскому ярилищу сопричислился, — гремел старик.

— По… позвольте, братец, — запахивая подрясник, нервно проговорил Тиша. — Вначале я действительно поступил в дьяконы, но вскоре так случилось, что председатель союза безбожников, товарищ Стукач, на нас насел и приневолил переключиться на ходу. У вас, святые подвижники, только две возможности: «птичку съесть или в ДОПР-у сесть», выразился он в стихах.

— Так ты предпочел… птичку!

— По слабости человеческой, — потупясь отвечал Тихон. — Все мы: регент, псаломщик, церковный хор к нему ангажировались. Один старец батюшка воспротивился, скоропостижно скончался.

— Я на тебя, Тишка, надеялся! Анафема!! — с чувством, но уже слегка остыв, проговорил мастер.

— Воистину анафема! — смиренно подтвердил Тихон.

В дверь заглянула смазливая девица с большим, «всенародным», декольте, контрастно обрамленным шнурованным корсажем:

— Тихон, ты с ума сошел, наш выход! — крикнула она.

Иван Кузьмич, не прощаясь, двинулся поспешно из комнаты. Пробираясь узким проходом, отделенным досчатой перегородкой от сцены, слыхал, как там развертывалась похабная «постановка», и женский голос выводил:

Ответной реплики «отца Тихерия» Иван Кузьмич уже не слыхал. В темноте он отыскал артистический лаз, и благополучно выскочил в театральный переулок.

Восход луны застал Ивана Кузьмича на полянке, расположенной над курортным парком, повыше «Храма Воздуха». Старый человек не стал любоваться ни красным светом, ни панорамой всесоюзной здравицы, открывающейся с этой точки во всей обширности. Устало опустился он на деревянную скамью, поставленную здесь для любителей горных вершин, и закрыл глаза. Так просидел он долго, долго, не шевелясь; маленький и беспомощный человеческий гном.

Мы не знаем, молился ли на горе Иван Кузьмич и если молился, то о чем просил Господа Бога. Одно нам почему-то кажется, при нашем скудном человеческом разумении, что когда наступит Последний Страшный Суд, то с Ивана Кузьмича будет взыскано средне. Так не осудим же и мы старика мастера слишком строго.

Петр Иванович Хмарь, наш управляющий, умер. Случилось это для всех неожиданно. Вчера еще он распоряжался, подписывал бумаги, спешил на совещание в крайком, но в крайкоме уже не появился, а поехал домой и скончался.

О печальном происшествии я узнал лишь на следующее утро. Как только я появился на службе, ко мне подошла заведующая секретной частью Клавдия Дмитриевна и шепнула:

— Пройдите в кабинет Петра Ивановича.

Я настороженно глянул на нее, но мне показалось, что сегодня всесильная дева наша не имела обычного, свойственного ей по должности, зловещего вида.

В кабинете собралась уже вся элита нашего заведения. В центре, на зеркальном стекле письменного стола сидел в пальто и фуражке секретарь ячейки Сергеев и болтал ногой в плетеной корзине для бумаги. На диване, под портретом Сталина, и на стульях разместились главный инженер, главный бухгалтер и прочая знать и партийцы. Независимые позы этих господ и отсутствие хозяина заставили меня предположить худшее:

— Забрали старика! — подумал я.

Но в этот момент Сергеев, решительно отшвырнул наседающую на его ногу корзину, и заговорил:

— Так вот товарищи, наверно вы уже знаете об ужасной, постигшей нас потере. Вчера на дому скончался наш горяча любимый начальник и товарищ Петр Иванович Хмарь.

Далее Сергеев сообщил, что постарался и многим уже преуспел для покойного: молнировал Главку, последний ответил, что соболезнует и позволяет взять расходы по похоронам на казенный счет. Кроме того им, Сергеевым, оповещены местные власти, которые тоже соболезнуют. Наша задача теперь в том, чтобы не ударить лицом в грязь, и устроить нашему управляющему достойные похороны.

Наступило молчание, затем выступил главбух Сидор Карпович:

— Во первых, надо составить смету расходов, — сказал он, — во-вторых, — оповестить мастерские и прорабову в третьих, как же это так…, кто мне подпишет сегодня чеки?!

Мы все дружно зашикали на чернильную душу. До того ли нам было?!

В самом деле, далеко не всем и не каждый день выпадает такой случай: естественная смерть управляющего! Не думаю, чтобы кто либо в конторе искренно любил Петра Ивановича, его скорей побаивались и уважали, но такой благородный поступок с его стороны, джентльменский уход без неприятностей для окружающих, многих расположил в его пользу. Покойник всем приятен: не выдаст, не подгадит! И партия и правительство тоже очень любят покойников.

Похороны должны были состояться на следующий день, в воскресенье, но в субботу уже никто не работал, каждый, в особенности же наши дамы, не на страх, а на совесть старались постоять за честь фирмы. Образцом печальной процедуры мы, не сговариваясь, взяли Кремль, все должно было произойти в точности как там, при погребении «великого» вождя. Покойник был скуповат и держал нас в черном теле, теперь же мы, получив легкомысленный карт-бланш Главка, могли отыграться. Уже много времени спустя, приезжий ревизор, просмотрев похоронный отчет, задумчиво качал головой:

— На цветы и за прокат пальм из гостиницы Интурист — 500 рублей, гм… предположим; на газированные воды — 300… Простите, Сидор Карпович, не пойму: зачем покойному, царство ему небесное, могли понадобиться в таком количестве газированные воды?