Сердце Тяньгоу пронзила острая боль. Он подумал, что паралич превратил его учителя в совершенно другого человека. Сколько же он должен был перестрадать-передумать, чтобы решиться на такое? Нет. Нет. Тяньгоу покачал головой. Но только иначе хозяйке ведь никак не избежать её горькой участи. Он опять покачал головой. Будучи не в силах изменить случившегося, он только неуверенно качал головой из стороны в сторону. Мужчины долго сидели, не произнося ни слова, пока Тяньгоу, наконец, не заговорил.

– Учитель, а ты уже говорил с хозяйкой?

– Она и слышать об этом ничего не хочет. Но с практической точки зрения это очень хорошее решение. Ничего незаконного, да и смеяться над нами никто не будет.

– А подходящий человек есть?

Мастер ничего не ответил. Он долго мялся, но потом потянул Тяньгоу за рукав, чтобы тот сел ближе к нему, и сказал:

– Здесь всё не так просто, Тяньгоу. Кто же захочет переехать сюда жить с нами? К тому же твоя хозяйка только плачет, когда я пытаюсь с ней об этом поговорить. Ты ведь сам знаешь, какой она особенный человек. Таких в нашей крепости можно по пальцам пересчитать. И хотя ей уже скоро сорок, но на вид никак не дашь... – говоря это, он внимательно посмотрел на лицо Тяньгоу.

Тяньгоу был не дурак и давно догадался, к чему клонит мастер. Сердце его отчаянно застучало, и он потупил взор. В комнате стало оглушительно тихо...

Тяньгоу осторожно соскользнул с кана и уселся на сплетённый из травы коврик. Тут он увидел, как вошедшая во двор хозяйка сбросила с себя на землю огромную кипу сухих веток. В дальнем углу дворика уже набралась целая гора хвороста. Тяньгоу заметил, что лицо и голова женщины взмокли от пота, а локоны волос прилипли к влажному лбу. Собираясь присесть перевести дыхание, она вдруг увидела выходившего их комнаты Тяньгоу и радостно окликнула его, но тот с бестолковым видом прошёл через двор к выходу, не поворачивая головы в её сторону.

В течение трёх дней все жители крепости были поглощены подготовкой к празднованию третьего дня третьего месяца по лунному календарю. В эти дни крестьяне, оставив свою работу, наслаждались тихими радостями семейного уюта или отправлялись в гости к родственникам. Женихи, нарядившись в новую одежду, шли с подарками к родителями невесты. И те в свою очередь впервые благодушно позволяли дочери отправиться на прогулку в горы в сопровождении молодого мужчины, чтобы, как говорят в этих местах, собрать папоротника. Политый обильными мартовскими дождями папоротник был нежен и буквально сочился влагой. А скрывшиеся от посторонних глаз в зарослях кустарника охотники за папоротником собирали там ещё и зрелые плоды любви. В одном из окон в доме Тяньгоу как раз открывался вид на гору. Окно словно обрамляло собой эту живописную картину, и расчувствовавшийся Тяньгоу тихонько затянул одну из мартовских песен.

Допев, он вздохнул и закрыл окно. Затем лёг на кан и, укрывшись одеялом, задремал. Ещё ни разу в жизни он не испытывал такого душевного замешательства. Избегая встречи с людьми, он выбирался из дома только к ночи, когда все обитатели крепости уже крепко спали. Он обычно отправлялся к каменной плите у провала в крепостной стене, а старые места, как известно, хранят память о прошлом и пробуждают былые чувства. И хотя в эту ночь белевшие вдалеке берега Даньцзяна были печальны и безмолвны, а луна на небе была совсем не той Луной, на которую покушался Небесный Пёс, но на душе у нашего тридцатисемилетнего девственника, земного "небесного пса" Тяньгоу разлилось настоящее половодье чувств. Жена учителя, хозяйка, бодисатва, луна – все эти образы слились в сознании Тяньгоу в лице одной реальной женщины. До него вдруг дошло, что в течение всего года своего ученичества, да и в течение нескольких лет жизни в крепости рядом с их семейством, он, Тяньгоу, испытывал чувственное влечение к этой женщине. Самая мысль о ней – об изгибе её талии, её походке, её игривом взгляде – приводила всё его тело в странное оцепенение, словно от разряда электрическим током. И он раз за разом воскрешал перед своим внутренним взором её образ, боясь упустить даже мельчайшую деталь. Ранее Тяньгоу сомневался и пуще того – остерегался этих своих чувств, запрещая себе предаваться непозволительным мечтаниям. Но что удивляло его самого, это насколько всепоглощающим было испытываемое им чувство любви, как каждый импульс этого чувства вытеснял из его сознания любые низменные помыслы. По своему характеру Тяньгоу, конечно, был далеко не святой, но в присутствии хозяйки он делался совестливым и сдержанным, в чём проявляла себя скрытая от него самого возвышенность его натуры. Поэтому любовь к этой женщине сделалась стержнем его жизни, превратив его в блаженного влюблённого, подобно ребёнку застенчивого и кроткого перед ликом его бодисатвы.

В ночь затмения, когда женщина пела свою песню Луне, моля её о своём муже и другом молодом мужчине, Тяньгоу спел для неё две своих песни. Если бы у этих песен были свои души, поселились бы они в речном потоке или затерялись бы среди высоких трав, где он предавался своим счастливым мечтаниям – они просят меня стать её вторым мужем...

И как должен был Тяньгоу ответить на это предложение? "Да, я всегда об этом мечтал", – должен был сказать он, но язык не поворачивался произнести эти слова. Ведь, она была его хозяйкой, которую он боготворил подобно собственной матери. Разве мог он вдруг выговорить: "Я её мужчина"? Ах, Тяньгоу, Тяньгоу – ни сообразительности у тебя, ни смелости, только пунцовая от застенчивости физиономия! То-то ты не смеешь взглянуть в лицо ни мастеру, ни хозяйке, ни самому себе. Ты даже не смеешь поднять глаз на зеркало у себя в доме, бросить взгляд на воду в колодце, на эту ясную, взлетевшую высоко в небо луну, боясь увидеть там вместо собственного отражения какое-нибудь жуткое чудовище.

Через четыре дня наступило воскресенье. Вернувшись из школы Усин отправился на речную отмель за корнем солодки. Заметив его, Тяньгоу тут же окликнул мальчика:

– А на что тебе эта солодка?

– Матери на лекарство.

– На лекарство? – переполошился Тяньгоу. – А что с ней стряслось?

– Когда я вернулся из школы, они с отцом опять разругались. Мать сказала, что у неё вздулся живот и заболела грудь и что ей нужно лечь отдохнуть. Вот отец и отправил меня сюда за корнем.

У стоявшего на отмели Тяньгоу вдруг закружилась голова.

– Что это с тобой, дядя Тяньгоу?

– Да что-то солнышко припекло. Усин, а как у тебя продвигаются дела с учёбой?

– Дядя Тяньгоу, мама опять не пускает меня в школу.

– А разве она уже не решила, что школу тебе бросать нельзя?

– Но она так теперь решила. Она встала на колени и сказала, что семье тяжело и что нельзя без конца пользоваться твоей добротой, и попросила меня пойти работать.

Тяньгоу в молчании вернулся домой и там разрыдался. Он поспешно собрал свои пожитки и решил, незаметно покинув крепость, податься в город и, подобно неразродившейся дождём туче, скрыться далеко за горизонтом. Но его ноги отказывались служить ему.

В конце концов он подошёл к дверям дома колодезных дел мастера.