Каким-то образом наш взвод держался вместе. Я слышал в отдалении лопасти вертушек. Их не сбили в небе. Пока что это была лучшая попытка. Командиру взвода было нечего сказать рекруту, взявшему дело в свои руки. Феррел то и дело производил несколько выстрелов в мою сторону, чтобы помочь.

И тогда я увидел это — Мимика, с которым сражался в первом сражении, которое заперло меня в этой ёбаной временной петле. В тот день я три раза выстрелил из колобоя. Я не знаю как, но я знал, что это был тот самый. Внешне это была та же дохлая, распухшая лягушка, как и все остальные, но даже в нынешней 157-ом витке я всё ещё мог узнать Мимика, который убил меня в первый раз.

Расправе над ним нужно было уделить особое внимание.

Я почему-то знал, что если смогу его убить, я миную некую границу. Это могло не прервать петлю бесконечного повторения одной битвы, но что-то изменится, пусть и что-то маленькое. Я был в этом уверен.

Оставайся там. Я иду за тобой.

Говоря о пересечении границы, я так и не продвинулся в чтении того детектива. Я не знал, почему это вообще со мной произошло, но оно произошло. В последний раз я потратил несколько своих бесценных часов, читая эту книгу. Я остановился как раз там, где детектив собирался раскрыть злоумышленника. Я был настолько занят тренировками, что больше не думал об этом. Быть может, я блуждаю тут уже почти год. Может, настало то самое время, когда мне стоит закончить эту книгу. Если бы я убил этого Мимика и перешёл на следующий уровень, я бы начал с той последней главы.

Я приготовил свой боевой топор. Отбросив сомнения, я рванул вперёд.

В моих наушниках раздались статические помехи. Кто-то говорил со мной. Женщина. Это была наша спасительница, Боевая сука, возродившаяся Валькирия, Буйная Топорита — Рита Вратаски.

— Через сколько петель ты прошёл?

Из-за яркого солнца на землю легли четко очерченные тени. Воздух был настолько чист, что тебя мог подстрелить снайпер с расстояния в несколько километров. Над полем хлопал флаг 17-ой роты, раскачиваясь от южного бриза, что дул с Тихого океана.

Морской воздух нёс аромат, который проникал тебе в нос и щекотал язык, продвигаясь к глотке. Рита нахмурила лоб. Это не было зловонием Мимика. Это больше походило на едва уловимый запах рыбы, который можно учуять в тарелке с рыбным соусом.

Если отбросить в сторону напряжение военного времени и постоянную угрозу смерти, Дальний Восток не был так уж плох. Линия побережья, какую так сложно защищать, могла позволить себе великолепные закаты. Воздух и вода были чистыми. Если Рита, которая была только на одну десятую такой же утончённой и культурной, как средний человек, думала, что здесь красиво, тогда всамделишный турист мог бы расценить это, как рай. Если и можно что-то привести не в пользу этого места, так это надоедливую влажность.

Погода этой ночью могла бы быть идеальной для воздушной атаки. Как только зашло бы солнце, бомбардировщики, загруженные GPS-управляемыми боеприпасами, могли бы взмыть роем в небо, чтобы превратить остров в безжизненную лунную поверхность перед завтрашним наземным штурмом. Великолепный атолл вместе с флорой и фауной, которые называли его своим домом — все разделили бы ту же судьбу, что и враг, если бы всё пошло согласно плану.

— Прекрасный день, ты так не думаешь, майор Вратаски? — Старая плёночная камера свисала с толстой шеи мужчины, которая по сравнению с шеей стандартного пилота Жилета была, словно секвойя по сравнению с буком. Рита невзначай проигнорировала его.

— Отличное освещение. В такие дни, как сегодня, даже самолётам из стали и заклёпок можно придать вид работы да Винчи.

Рита фыркнула.

— Ты сейчас ведёшь художественную фотосъёмку?

— Едва ли такое можно сказать единственному фотожурналисту, приписанному к японской экспедиции. Я очень горжусь тем, что преподношу публике правду об этой войне. Разумеется, 90 процентов этой правды заключено в освещении.

— До чего непринуждённый у нас разговор. Должно быть, тебя обожают за пиар. Сколькими, по-твоему, языками ты владеешь?

— Только одним, какой даровал американцам Господь. Хотя я слышал, что русские и критяне владеют двумя.

— Ну, я слышала, что есть японский бог, который вырывает язык лгунам. Не делай ничего, что навлечёт на тебя беду.

— Боже упаси.

С краю тренировочного поля, где стояли Рита и фотограф, со всей силы дул ветер, идущий с океана. В центре гигантского поля 146 человек из 17-ой роты 301-ой японской Бронепехотной дивизии замерли в положении у земли, расположившись в ровных рядах. Это была некая тренировка, называемая изо-отжимом. Рита никогда раньше такого не видела.

Остальные из отряда Риты стояли чуть поодаль, их плотные, щетинистые руки выдавались вперёд них. Они были заняты тем, что лучше всего получалось у солдат — потешались над теми, кому повезло меньше, чем им. Может, так они отрабатывают поклоны? Эй, самураи! Через час попробуйте взять меч!

Никто из сослуживцев Риты не приблизился бы к ней за тридцать часов до атаки. Это было неписанное правило. Единственными людьми, кто осмелился подойти к ней, были инженер из числа коренных американцев, который едва мог видеть дальше своего носа, и фотограф, Ральф Мурдок.

— Они совсем не двигаются? — Рита выразила сомнение.

— Нет, они просто сохраняют это положение.

— Вряд ли я назвала бы это самурайской тренировкой. Как по мне, это больше походит на йогу.

— Это так странно, искать схожие моменты в индийском мистицизме и японских традициях?

— Девяносто восемь!

— Девяносто восемь!

— Девяносто девять!

— Девяносто девять!

Прилипнув глазами к земле, словно фермеры, наблюдающие за ростом риса, солдаты гавкали в ритм инструктора по строевой подготовке. Крики 146 человек отдавались эхом в черепе Риты. Знакомая мигрень пускала свои нити в её голове. В этот раз она была особенно интенсивной.

— Снова головная боль?

— Тебя не касается.

— Я не понимаю, как доктора, ответственные за взвод, не могут найти лекарство от какой-то головной боли.

— Как и я. Почему бы тебе не попробовать? — огрызнулась она.

— Они держат этих парней на коротком поводке. Я даже не могу взять у них интервью.

Мурдок поднял камеру. Было не совсем ясно, что он намеревался делать с фотографиями, запечатлевшими полностью застывшую сцену. Может, продаст их в бульварную газету, которой больше нечего напечатать.

— Не сказала бы, что получится со вкусом, — Рита не знала ни одного солдата на поле, но ей и не требовалось их знать лучше, чем Мурдока.

— Фотографии лежат вне рамок хорошего или плохого вкуса. Если кликнешь по ссылке, и всплывёт фотография трупа, будут все основания для подачи дела в суд. Если та же фотография появится на главной странице New York Times, то она может получить премию Пулитцера.

— Это другое.

— Да?

— Это ты вломился в центр обработки данных. Если бы не твой промах, эти люди не подвергались бы сейчас наказанию, и ты не фотографировал бы их. Я бы расценила это как дурновкусие.

— Не так быстро. Меня обвинили по ошибке. — Звук затвора его камеры стал нарастать, маскируя их разговор.

— Охрана здесь слабая по сравнению с центральным командованием. Не знаю, что ты пытался откопать в этом захолустье, но не причиняй никому своими действиями вред.

— Так ты следишь за мной.

— Меня просто взбесило, что блюстители взялись за тебя как раз тогда, когда ты стал играть по-крупному.

— Правительство не может рассказывать нам любую правду, какая им угодна. И там правда, и там правда, — сказал Мурдок. — Людям остаётся решить, где что. Даже если это что-то такое, о чём правительство не хочет сообщать.

— Как эгоистично.

— Назови хорошего журналиста, который таким не является. Ты должен быть таким, чтобы откопать историю. Ты знаешь каких-нибудь Мечтателей?