Он отпустил свое сознание к тем мирам, о которых я никогда ничего не узнаю.

А как же я? А что я…

Я в это время с неистовой силой колочу в ворота его дома, залезаю на соседние с его участком деревья, чтобы попытаться хотя бы увидеть его, но жалюзи на всех окнах опущены. Посылаю сообщение за сообщением на его мобильный, подсовываю сложенные вчетверо записки под его калитку, другие комкаю, скатываю в шарик и бросаю как можно дальше за забор. Я пишу, говорю, кричу ему: не смей запирать себя здесь, не смей сидеть так, сложа руки. Одна жизнь закончилась, что ж, пусть. С кем не бывает! Но начнется другая, обязательно начнется, слышишь? У тебя есть отец, есть младший брат — уезжай! Беги отсюда. Лети в Японию. Им нужна твоя любовь! Посмотри, как тих океан, как чиста его душа, как много в нем мира, тепла и покоя. Посмотри, как катятся волны — они возвращаются одна за другой снова и снова — они будут возвращаться вечно: у тебя будут завтра и послезавтра, другие дни, другие люди, другие города. Дай мне помочь тебе — я буду заботиться о тебе, я буду верить в тебя, еще и еще, всегда… Эй, ты меня слышишь? Где ты там? Ты еще здесь? Я все исправлю, я обещаю тебе…

Я прочитаю все книги о СПИДе, какие найду в нашей школьной библиотеке, я поговорю со знакомыми и с незнакомыми, с учениками, из моего класса и из других классов — о себе, об океане, о наших общих мечтах. Люди будут улыбаться при виде меня. Они будут рады встрече со мной. Они удивятся, увидев, что я стал другим — немного странным, непривычным для них. Лучше, чем я был. Па тоже увидит, что я по-настоящему изменился. Клянусь, я буду снова каждый вечер болтать с ним на кухне. Клянусь, я не буду больше просиживать ночи за приставкой — виртуальные миры не обеднеют, ничего с ними без меня не случится. Я стану общительным, человечным! Я хочу помогать, я буду помогать, я помогу тебе, Годзилла!!! Я буду помогать всем — я спасу мир. Я буду по-прежнему разговаривать сам с собой, но уже по-другому: спокойно и зная меру. Я буду насвистывать незнакомые мелодии, я буду сочинять их сам, я буду напевать забытые песни. Я буду читать книги без описаний убийств, пыток, без насилия, без крови. Я буду любоваться океаном каждый день, каждый вечер — океан станет моим личным вдохновением. Вместо коки и сигарет я буду покупать сочные фрукты, я буду сидеть на пляже и поедать их. Я буду приносить с собой цветы и буду класть их на песок, на его чистую белизну, пока прибой не заберет их с собой и не унесет в открытое море. Я обещаю тебе, что буду строить планы на будущее — всегда, обязательно! Я не забуду больше стихи той молодой женщины. Я буду помнить о том утешении, которое дает нам порой одна только мысль о будущем, просто мысль… Я буду делать это вместе с тобой. И без тебя. Все равно буду.

Потому что:

гибель — это участь всех чудовищ.

Потому что:

наши раны не заживают, а наши слезы текут и текут. Потому что прошлое — это бесконечное сожаление, выраженное одним словом. Потому что прошлое поражает нас ударами своих пороков, и так будет всегда. Так не лучше ли распрощаться с ним, если оно такое? Обойтись вообще без него? Как ты на это смотришь, а, дружище?

Обычное февральское утро. Над океаном идет снег.

Годзилла спускается на пляж ровно в пять утра. До сегодняшнего дня он старательно прятался от людских глаз. Компьютер, который теперь осматривают полицейские, он выключил прямо перед тем, как выйти из дому.

Он направляется к воде. Сначала идет вдоль стены набережной, потом останавливается и пристально вглядывается в океан. Потом поворачивает от бетонной стены и начинает медленно идти вперед. Вода покрывает ему лодыжки, потом доходит ему до бедер, потом до пояса, а когда покрывает плечи — он начинает плыть.

Годзилла плывет не оборачиваясь. Он не вернется.

Я стою и смотрю на него, но он об этом даже не подозревает. Я слишком поздно догадался. В любом случае, он уже слишком далеко для того, чтобы кто-то сумел его остановить. Я сам не в силах даже закричать.

Вода ледяная. Каждая волна пахнет смертью. Я вижу, как он медленно, но верно уплывает в открытое море. Он удаляется, правда, пока волны щадят его. Он остается неприкосновенным. Вот он перестал плыть, он позволяет волнам нести себя в открытое море. Течение очень сильное.

Годзиллу уносит в океан.

Я хочу, я всегда хотел жить — он же родился как будто специально для того, чтобы умереть. Но разница между нами сейчас не велика — страх размывает границы жизни и смерти: в трехградусной соленой воде, попадающей в рот, разъедающей раны, при усиленном ветре, на исходе ночи, которая сама по себе нелегкое время, в гуще гигантских водоворотов — смертельно раненный монстр, и он все еще борется за жизнь.

Я не успею его спасти. На пляже нет никого, на океанской набережной нет машин. Пока я сбегаю в дом за полицией — все будет кончено. Мобильный я как назло в это утро не взял с собой.

Вот Годзилла выбился из сил. Он захлебывается. Сейчас его легкие жжет как огнем. Вот волна накрывает его с головой. Теперь другая. Он барахтается, точно пьяный, словно он сошел с ума, и невозможно понять: не то он это от радости, не то от горя.

Каждая волна, которая отдаляет его от берега, возвращает меня к реальности. Я медленно, но верно прихожу в себя.

Мне видно, как все дальше и дальше, все реже и реже мелькает его пляшущий на гребне очередной волны хрупкий силуэт — как что-то отдельное, уже ничем не связанное со мной… Скоро первые лучи нового рассвета озарят горизонт — это будет тусклый, мертвенно-бледный свет, пропитанный горечью. А Годзилла… Он так и останется неприкосновенным.

Я думаю о Японии: о гигантских небоскребах, которые рушатся, о людях, которые разбегаются врассыпную, и о тех людях, которые любят друг друга. О времени, которое безвозвратно и так нелепо проходит. Думаю о тупиках, о маленьких переодетых чудовищах, о больничных дверях, которые открываются в обе стороны и хлопают на ходу. Я думаю об оглушительном взрыве, о той волне, что окажется сильнее и выше всех предыдущих. Едва последняя мысль приходит мне в голову, как я вижу вдали эту самую волну — вижу, как она накрывает моего годзиллозавра, а потом (или мне это только кажется?) я теряю сознание.

Труп Годзиллы найти так и не удалось. Очевидцы видели плавающее тело в волнах, на дежурный пункт спасателям поступил тревожный сигнал. Однако моряки пограничной охраны пока не подтвердили факт гибели на воде: «В условиях ограниченной видимости утверждать что-либо с уверенностью рано».

Когда мы слышим эту новость, отец стоит рядом.

Он держит меня за руку.

И очень кстати, потому что я еле стою на ногах.

Через некоторое время я прихожу в себя, мне уже лучше: это значит, что поисково-спасательные работы увенчались успехом, спасательный катер возвращается в порт — мертвое тело действительно было обнаружено в районе… Люди начинают обсуждать эту новость и распускать первые слухи, а ты чувствуешь только, как слегка сжимается сердце. И катер береговой охраны снова ныряет в предрассветную темноту, чтобы продолжить начатые поиски. А ты уже знаешь, что ничего он не найдет. И от этого «ничего» ты почему-то неожиданно делаешься взрослее.

Отец уходит к машине. Сегодня мы уезжаем из Города. Отец открывает мне дверцу, сам садится за руль. По радио передают «Песни об умерших детях».

Отец говорит: «Если ты хочешь поговорить о том, как ты появился на свет, я всегда…»

Он умолкает и после паузы добавляет: «…Никто не знает, почему твоя мама покончила собой».

Никто не знает.

Он продолжает: «Это трудный вопрос. Так сразу все равно не объяснишь. Если ты хочешь поговорить об этом, я рядом. Я готов это сделать».

«Я тоже. Рядом».

Идет дождь. Мелкий и холодный, барабанит по лобовому стеклу. Мы уезжаем из Г. Наш путь лежит к югу.

Отец включает дворники.

В эту самую секунду я вдруг отчетливо вижу со стороны все, что со мной произошло. Я задаю себе вопрос: «А моя история — это действительно история?» И если да, то чем она все-таки кончится? И вот что я ответил самому себе: