— Мнѣ съ нею? Да ни за что, ни за что! воскликнула княжна. — Со всякой негодяйкой объясняться! ужь не прикажешь-ли кланяться ей, умолять ее?.. Выдумалъ тоже!.. Да я порога къ ней никогда не переступлю и ее къ себѣ на порогъ не пущу!.. Я, батюшка, слава Богу, не проходимка какая-нибудь, чтобы якшаться Богъ знаетъ съ кѣмъ… Объясняться съ такою личностью!..
— Петръ Ивановичъ, изъ этого только худо выйдетъ, осторожно вмѣшалась въ разговоръ Софья. — Вы знаете Олимпіаду Платоновну, чего она наговоритъ Евгеніи Александровнѣ.
— И наговорю, и наговорю! строптиво воскликнула княжна. — Не стану же я за всякою кокоткой ухаживать и любезничать съ нею!
— И худо сдѣлаете, если не станете, сказалъ Петръ Ивановичъ. — Надо переломить себя!
— Ну, батюшка, стара я, чтобы себя ломать!
— А дѣтей отдать легче?
— Да что вы всѣ одно и тоже поете: дѣтей отдать, дѣтей отдать! совсѣмъ гнѣвно сказала княжна. — Я ихъ не отдамъ — вотъ и все!
Она была на себя не похожа. Ея лицо осунулось, глаза лихорадочно блестѣли, руки дрожали. За послѣднее время она и безъ того плохо чувствовала себя и даже о чемъ-то таинственно совѣщалась съ Петромъ Ивановичемъ по поводу своего нездоровья. Теперь-же она смотрѣла совсѣмъ разбитою.
— Вели карету нанять, сказала княжна Софьѣ.
— Куда вы? спросилъ Петръ Ивановичъ въ недоумѣніи.
— Ты ужь думаешь, у меня и знакомыхъ нѣтъ умнѣе тебя, сердито отвѣтила она.
— Не къ княгинѣ-ли Марьѣ Всеволодовнѣ за совѣтами хотите ѣхать? съ усмѣшкой спросилъ Петръ Ивановичъ.
— А вотъ увидишь, вотъ увидишь, кого на нее натравлю! бормотала княжна. — Тоже не въ странѣ башибузуковъ какихъ нибудь живемъ, найдутся и защитники для дѣтей. А то на — кому нибудь капризъ придетъ дѣтей Богъ знаетъ куда бросить, такъ и подчиняйся этому капризу. Вѣдь я знаю, что ни любви, ни привязанности къ нимъ у нея нѣтъ, что просто обозлилась она на меня, ну, и хочетъ отплатить. Поостудить ее немножко надо… Это капризъ, капризъ и больше ничего!
Княжна быстро надѣвала шляпку, натягивала перчатки, торопясь ѣхать. Петръ Ивановичъ съ сомнѣніемъ качалъ головой. Какія то нехорошія мысли и опасенія роились въ его головѣ. Онъ былъ увѣренъ, что княжна ничего не добьется. Болѣе всего его раздражала мысль, что вся эта исторія затѣялась дѣйствительно ради простого каприза одной взбалмошной женщины, разсердившейся на другую, тоже не менѣе взбалмошную женщину. Изъ за такихъ пустяковъ ставилась на карту участь только что начинающихъ жить людей. Къ несчастію, Петръ Ивановичъ сознавалъ, что и онъ самъ не могъ тутъ предложить своихъ услугъ: онъ явился бы плохимъ парламентеромъ, если бы ему пришлось вести переговоры съ Евгеніей Александровной.
Довольно поздно вернулась княжна домой; тяжело опираясь на руку лакея и придерживаясь за перила, поднялась она по лѣстницѣ; она прошла въ свой кабинетъ и, молча, при помощи Софьи, стала раздѣваться. Ея губы были плотно сжаты, брови сурово сдвинуты, глаза смотрѣли какъ то странно, безцѣльно впередъ. Софья не смѣла первая заговорить съ ней, предчувствуя что-то недоброе.
— Въ инвалидную команду отчислили насъ! наконецъ проговорила княжна сквозь зубы довольно невнятно. — Еще бы!.. Что я такое?.. Какой то старый уродъ, живущій одной пенсіей!.. Отставная фрейлина!.. И княгиня Марья Всеволодовна недовольна мною, и супруга господина Ивинскаго изволитъ на меня гнѣваться, и кого тамъ еще обругала — всѣ возстановлены… Какъ же можно вступиться за меня, вмѣшаться по моей просьбѣ въ это дѣло?.. Госпожа Ивинская теперь персона! Мужъ ворочаетъ денежными дѣлами, всѣ ему въ глаза смотрятъ, его неудобно раздражать, раздражая его супругу…
Княжна говорила, какъ во снѣ. Она, видимо, была очень нездорова.
— Вотъ и мучайся, что съ молоду не научилась душой кривить, продолжала она еще болѣе невнятнымъ языкомъ. — Теперь бы могла поѣхать къ ней, разцѣловатъ ее, ублажить всякими любезностями и конецъ бы весь… Такъ нѣтъ, не могу, не могу, не могу!.. И послать некого… Петръ Ивановичъ… Да развѣ онъ съумѣетъ вести переговоры, тоже брякнетъ что нибудь и только испортитъ дѣло… Дураки мы, дураки!..
Она вздохнула и съ тупымъ выраженіемъ лица, поникнувъ головой, задумалась.
— Да не лучше ли всего, начала осторожно Софья, — оставить это. Пусть Женичка не идетъ къ ней. Авось она немного поуспокоится и забудетъ о немъ. Вѣдь это капризъ… это пройдти можетъ…
— Да, да, капризъ! повторила какъ бы безсознательно княжна. — Все капризъ: вотъ и я взяла дѣтей ради каприза: не отдаю ихъ ради каприза, мать бросила ихъ ради каприза, мать беретъ ихъ ради каприза… Въ игрушки играемъ… въ игрушки!.. Бѣдныя дѣти! бѣдныя дѣти!..
Княжна хотѣла подняться съ мѣста, начала какъ-то торопливо растегивать у горла душившій ее воротъ лифа и снова опустилась безъ силъ на диванъ. Ея голова и руки грузно упали, какъ у покойницы.
— Вамъ дурно? воскликнула Софья.
— А ты ду-ма-ла, хо-ро-шо? безсвязно и едва слышно пробормотала княжна заплетающимся языкомъ и ея лицо вдругъ искривилось странной и непріятной гримасой, похожей на горькую ироническую усмѣшку.
Княжна уже лежала въ постели, когда явился Евгеній и вслѣдъ за нимъ пришелъ снова Петръ Ивановичъ. У нея отнялись рука и нога, языкъ былъ тоже парализованъ, хотя она что то безсвязно и торопливо бормотала, повидимому, сильно досадуя, что окружающіе ее не понимаютъ. Она поминутно хваталась здоровой рукой за воротъ кофты, точно ее все что-то душило. Призванный къ больной докторъ не подавалъ безусловныхъ надеждъ на выздоровленіе, но и не отчаивался въ немъ окончательно, толкуя пространно и наставительно объ осложненіяхъ, о необходимости спокойствія, о тщательномъ уходѣ за больной и разсуждая, что, вѣрно, все случилось отъ какого нибудь сильнаго потрясенія, отъ какихъ нибудь непріятностей и что теперь болѣе всего нужно заботиться о томъ, чтобы эти потрясенія и непріятности не повторились снова, такъ какъ это можетъ повлечь второй ударъ и тогда — конецъ… Онъ былъ правъ: княжна пережила въ этотъ день не мало разочарованій, уколовъ самолюбію, раздражающихъ сценъ. На нее смотрѣли, какъ на сумашедшую тѣ люди, которыхъ она просила «образумить Ивинскую.» Ее рѣзко останавливали тѣ лица, которымъ она прямо рѣшалась называть госпожу Ивинскую «развратной женщиной,» «кокоткой.» Ей, наконецъ, благоразумно совѣтовали не ссориться съ госпожей Ивинской и попросить эту «милую и добрую особу» оставить дѣтей у нея, у княжны, хотя на время; это говорили тѣ личности, которыя, какъ полагала княжна, и на порогъ къ себѣ не могли пустить эту «развратницу.» Но хуже всего было то, что княжнѣ намекнули о сомнительномъ поведеніи Евгенія, о его вредныхъ товарищескихъ связяхъ, объ опасномъ направленіи его воспитанія. Кто-то даже замѣтилъ ей, что она или не знаетъ или не понимаетъ, какъ опасно давать мальчику полную свободу, позволять ему якшаться Богъ знаетъ съ кѣмъ, отпустить его всюду, не справляясь, гдѣ онъ бываетъ, что говоритъ. Княжна сердилась, говорила рѣзкости и отовсюду уѣзжала ни съ чѣмъ. Она ѣхала домой въ какомъ-то чаду, въ какомъ то туманѣ, не зная, что дѣлать дальше, не имѣя силъ сдѣлать самое простое: мирно поговорить съ Евгеніей Александровной. Мирный разговоръ съ этой женщиной сразу уладилъ-бы все къ обоюдному удовольствію; княжна сознавала это отлично; но въ тоже время она сознавала, что этотъ разговоръ и пяти минутъ не продолжался-бы мирно и повелъ-бы къ самому крутому разрыву. Внезапная болѣзнь окончательно уничтожила возможность этихъ переговоровъ. Всѣ въ домѣ были смущены и встревожены этою болѣзнью и какъ то особенно притихли, ожидая со страхомъ исхода недуга, возможной печальной развязки.
Среди этого общаго смущенія Петръ Ивановичъ однажды вспомнилъ, что Евгеній не знаетъ причины болѣзни княжны и что его нужно предупредить на счетъ намѣреній его матери. Вечеромъ онъ ушелъ съ Евгеніемъ въ комнату послѣдняго и осторожно передалъ ему все, что зналъ.
— Она можетъ васъ потребовать къ себѣ, сказалъ онъ Евгенію.
— Я не оставлю ma tante въ такомъ положеніи, коротко отвѣтилъ Евгеній. — Она сама пойметъ, что я не могу бросить умирающую старуху, и не захочетъ, чтобы я ускорилъ смерть ma tante.
