Вигила. Я… Я…
Ильдегонда (обрывая). Вигила! Стой!
К веже подходит Оногост, с ним римлянин в низко надвинутом шлеме, плаще. Останавливается у входа в вежу, ожидая, пока Атилла кончит.
Атилла (Ильдегонде).
Посмотри: голова в твоих руках.
Ильдегонда невольно смотрит на свои руки.
Его голова… (на Вигилу). Узнаешь?
Захочешь – он будет жить, не захочешь – воля твоя.
Ильдегонда (Вигиле медленно).
Если то, что ты скажешь… если это…
Взгляни мне в глаза…
(Вигила не поднимает глаз. Решительно.)
Нет – молчи! Молчи! Молчи!
Атилла.
Ты решила? (Вигиле.) И ты решил?
Едекон, уведи! Он твой,
и как только взойдет заря…
Ты понял?..
Едекон. Эх… заодно бы?
Уводит Вигилу. Римлянин, которого привел Оногост, провожает Вигилу взглядом.
Атилла (Ильдегонде).
Ну, слушай. Я за него расскажу,
хочешь верь, не хочешь – не верь.
Он выбрал быть высеченным плетьми,
мог выбрать смерть.
Ильдегонда. Лжешь!
Атилла. Быть может.
Ильдегонда.
Так вот о каких следах на теле
он тогда говорил… Так вот почему
он рану мне не хотел показать…
Атилла. А-а, веришь?
Ильдегонда.
Нет… да… Будь ты проклят, гунн!
Ты мне яду подлил в любовь, –
но жива я еще… Берегись!
Атилла. Берегись лучше ты: я вернусь…
Закрывает занавес, выходит.
Оногост (Атилле). От римлян пришел перебежчик – вот – хочет говорить с тобой.
Атилла. Так. Еще что скажешь?
Оногост. Вернулись с поля счетчики убитых.
Атилла. Ну, сколько? (Римлянину.) Подожди.
Оногост (на римлянина). При нем?
Атилла. Не все ль равно? Мы победили.
Оногост.
Не знаю. Ровно по сту тысяч
осталось в поле – их и наших.
Атилла.
Сто тысяч наших? (Молчит.) Но один Аэций
ста тысяч стоит. Я спокоен.
Аэций умер – Рим без головы.
Римлянин. Аэций умер?..
Атилла (римлянину).
Как? Ты оттуда и не знаешь?
Странно! Кто ты?
Римлянин. Кто я – скажу наедине.
Атилла (Оногосту). Уйди!
Оногост уходит. Римлянин распахивает плащ, поднимает шлем. Это – Аэций.
Атилла. Аэций – ты?
Аэций. Да, я.
Атилла. Ты… ты жив?
Аэций. Как видишь.
Атилла.
Но сам слыхал я погребальный хор
и плач по тебе, и пленный сказал нам…
Аэций.
Король визиготов – Теодорик
от ран скончался, его хоронили.
А я, прости мне! – что делать? – жив.
Атилла (в бешенстве).
Ты смеешься надо мной… ты смеешь?
Ты подслушал, как я о тебе говорил?
Я могу повторить: ты ста тысяч стоишь,
и одним ударом меча сейчас
сто тысяч голов с твоих плеч долой!
На – меч, защищайся!
Отстегивает меч с правого бока, бросает Аэцию. Вынимает меч из левых ножен, нападает.
Аэций (не поднимая меча, отступает).
Атилла. Меча моего боишься? Уходишь… Трус!
Аэций (в один прыжок хватает меч, вытащил, опять бросил).
Когда-то давно ты мне дал приют,
не могу на тебя руки поднять.
Если можешь – убей, не двинусь!
Атилла (замахнулся мечом, колеблется, опустил).
Прости, дай руку. Я рад, что ты жив,
не забыл я, как жизнь ты мне спас в бою.
Говори, зачем пришел ко мне?
Аэций.
Ты знаешь сам: сейчас победа
пока ничья. Не хмурься: верно.
Так вот пришел я предложить –
уйдем домой, и ты, и я,
уйдем, пока еще не поздно.
Атилла.
Как? Мне – теперь уйти?
Уйти и мир оставить прежним?
Аэций.
А разве не прекрасен мир?
Поедем в Рим со мной – увидишь:
под синим небом белые дворцы,
в дворцах поэты, флейты, пурпур, смех,
вино, огни, картины, книги, мрамор…
Под пурпурными парусами Рим
плывет галерой, полною сокровищ,
и хочешь ты ее пустить ко дну?
Атилла.
Ты только вверх глядишь, на паруса:
взгляни-ка вниз! Взгляни, и ты увидишь –
глаза сверкают волчьими огнями,
и люди на цепи, как псы, как звери,
всю жизнь гребут, согнувшись…
Впрочем, что ж:
ведь там не римляне, не люди – значит –
о них зачем и говорить!
Аэций.
Нет, будем говорить: о людях,
о них забыл не я, а ты!
Сто тысяч мертвых там уже лежат,
сердец, дыханий, глаз, отцов, мужей,
сто тысяч жизней – или это мало?
Иль хочешь ты их миллионы?
Атилла.
Нет, я хочу, чтоб жили все.
Аэций.
Атилла.
Нет, до конца война.
Ты слышал: я хочу, чтоб жили все.
Теперь живут твои сто тысяч римлян,
а миллионы их везут в галере
и дохнут там, внизу… Ты понял…
хочу, чтоб жили и они.
