— Это все газеты. — Мэй встала, накинула плащ. — И теле видение. Я тоже… портила вам нервы. Читала текст, который мне дали. Что поделаешь!

— Да, что поделаешь!..

— До свидания, господин профессор.

— Пожалуйста, без господ… До свидания, Ювента!

— До свидания, Даниил Романович.

Мэй торопливо спустилась по лестнице и пошла по тротуару. Поля шляпы совершенно закрывали ее лицо.

Она не замечала, что позади, в нескольких метрах, возле кромки тротуара тихо и бесшумно скользит длинная сверкающая автомашина. На тротуаре было многолюдно, и если Мэй задерживалась — машина тоже останавливалась, а потом снова тихо скользила, будто невесомая. За рулем сидел крепыш в военной форме с погонами капитана. Прищуренным взглядом он следил за Мэй и недовольно сжимал пухлые губы. Когда девушка остановилась на перекрестке, он, открыв дверцу, окликнул ее:

— Юв, садитесь!

Мэй вздрогнула и обернулась.

— Ой, как ты напугал меня, Реми!

Задняя дверца бесшумно открылась, и Мэй села в машину.

Замелькали безглазые лица людей, застывших на тротуаре, витрины магазинов слились в блестящую стеклянную полоску.

— Вы были очень задумчивы, Юв, — сказал капитан. — Шли, не поднимая головы. Я боялся, что вы ударитесь о столб или вас столкнет кто-нибудь с тротуара. Я два квартала шел эскортом и все не решался окликнуть вас.

— Благодарю.

В длинное зеркальце перед капитаном она видела его ли цо — складка огорчения между бровей не разглаживалась.

— Юв, где вы были?

Она не ответила, откинулась на сиденье и подперла щеку рукой.

— Вы ходили в этот дом второй раз, а может быть, и боль ше.

— Капитан Браун, — сказала она недовольным голосом. — Как вы смели выслеживать меня! Остановите машину.

— Но, Юв, должны же вы понять!

За боковым окном по-прежнему мелькали одеревеневшие фигуры прохожих и торпедами проносились встречные машины.

— Я ходила по личному делу… Вот моя улица!

Капитан сделал жест рукой, означавший, что он отлично знает, куда ехать. Машина свернула в узкую улицу с высокими однообразными домами без балконов и каких-либо украшений.

— Нельзя ли все-таки знать? — спросил он.

— Потом я сама скажу.

Машина пошла тише. Капитан обернулся к Мэй:

— Не поехать ли нам пообедать? Я знаю место. Посетителей мало.

— Нет, мне нужно домой.

— А позднее? Я приеду.

— Позднее можно. Часов в десять.

Капитан остановил машину возле шестиэтажного кирпичного дйма. Дом этот, видимо, был густо заселен. Целая орава ребятишек разных возрастов играла во дворе.

— Оставайтесь в машине, — сказала Юв.

— Так я приеду, — кивнул он, берясь за руль.

Капитан Ремиоль Браун влюбился в Мэй так же, как и тысячи других телезрителей. Но в отличие от этих тысяч, для которых Юв Мэй в обыденной жизни была невидимкой, он сумел познакомиться с ней. Это знакомство продолжалось уже третий месяц. Браун знал, что, кроме него, она ни с кем не встречалась и, кажется, не проявляла ни к кому интереса. Это дало основание заговорить о женитьбе. Юв усмехнулась и покачала головой: «Нет, Реми. Очень рано говорить об этом. Мы еще мало знаем друг друга, и мне кажется, что мы разные люди. Останемся лучше друзьями».

Что значит — разные? Может быть, Юв имела в виду, что они имеют разное подданство? Но это не препятствие. Ведь они оба католики. Или намекала на то, что Браун сын богатых родителей? Но это как раз и хорошо для Юв, которая — он точно знал — живет совсем не так роскошно, как об этом думают. Кто откажется от богатой жизни? А если ей неприятны привычки избалованных богачей, то у Реми Брауна нет этих привычек, не успел приобрести. Отец его, инженер, только недавно разбогател на изобретении, принятом военным ведомством.

Браун пытался уверить, что эта разница несущественна — была бы любовь.

Мэй только грустно усмехнулась: «Вы неправильно понимаете меня, Реми. Мы действительно разные люди…»

Может быть, она говорила о разнице взглядов на жизнь, на будущее? Мэй отказывалась от объяснений. Он опять доказывал, что может поступить так, как ей угодно. Если нужно, он уйдет в отставку — служба в штабе ОВОК его мало интересует, даже тяготит. Можно уехать на его родину. Он будет помогать семье Юв. Он может остаться здесь и постарается сделать военную карьеру, будет потом полковником или даже генералом — тем более, что заслуги отца в военном деле штаб высоко ценит.

Юв не хотела даже разговаривать об этом. И тогда Браун решил, что она просто равнодушна к нему. В последнее время Мэй под разными предлогами избегала встречи с ним.

Сегодня он увидел Мэй. Юв шла торопливо и как будто крадучись, то и дело поправляла низко опущенную шляпку, бросала взгляды по сторонам. Она даже не подняла головы, чтобы взглянуть на номер дома, смело и быстро вошла в дверь, и ее каблучки застучали по лестнице. Кто живет в этом доме? К кому могла ходить Юв?..

Возвращаясь в штаб, Браун поехал по той же улице и увидел на тротуаре, вблизи дома, в котором полчаса назад была Мэй, полицейского; он прохаживался взад и вперед, помахивая дубинкой. Браун остановил машину и подошел к нему. Полицейский козырнул капитану. Браун показал документ офицера штаба и попросил полицейского назвать, кто живет в этом доме. Тот стал перечислять жильцов. Русский профессор Галактионов заинтересовал капитана больше всех. Поблагодарив полицейского, Браун поехал к штабу, размышляя о том, зачем понадобился Юв русский профессор. Он знал о Галактионове по газетам, знал, что маршал Фромм настаивает на закрытии института, в котором работает этот профессор. А в штабе знали об ухаживании Брауна за Мэй. Что может подумать о нем маршал Фромм, когда узнает о посещении профессора Ювентой Мэй? И что должен думать на этот счет сам капитан Браун?

«Юв не ответила на вопрос, зачем она сюда ходила. Значит, тут что-то неладно…»

Браун остановил машину возле штаба, вошел в вестибюль. Сегодня в семь вечера должно состояться краткое, но очень важное совещание. Без пяти семь капитан был уже в приемной перед кабинетом начальника штаба. Он приготовил бумагу, осмотрел авторучку. На обязанности Брауна лежало вести запись всех совещании у начальника штаба. Приемную заполняли офицеры. Генералы и полковники — начальники отделов проходили в кабинет.

Браун занял свое место — за маленьким столиком, придвинутым вплотную к большому, как полигон, столу начальника штаба. Сходство стола с полигоном усиливали письменные принадлежности Фромма: пресс-папье в виде танка, чернильный прибор в виде двухмоторного бомбардировщика, вместо моторов — чернильницы; цветные карандаши торчали из жерла миниатюрной пушки. Со стены над столом нависали флаги шести наций, объединивших свои войска под одним командованием для целей самообороны.

Фромм поднялся из-за стола. Высокий, стройный, он молча осмотрел собравшихся, как будто пересчитывал их. У него, казалось, совсем не было губ — только разрез плотно сомкнутого рта. Безукоризненный пробор коротко остриженных волос. Щеки гладко выбриты. Круглые серые глаза смотрят не мигая, в них переливается пламя гордости и властной силы, требующей беспрекословного подчинения.

Фромму, кажется, не было и пятидесяти. Среди штабистов ходило много разговоров о его головокружитель, ной и завидной карьере. Причину искали в родстве с видными правительственными деятелями, в поддержке магнатов военной промышленности, но если бы довелось самому Фромму доказать несостоятельность этих поисков, то он сделал бы это легко — достаточно перечислить все награды, которых он удостоен за боевые подвиги в воздухе и на земле.

— Господа генералы и офицеры, — сказал главный маршал ровным голосом, но не без торжественности и о заметной ноткой недовольства. — Я ознакомился с работой штаба. Все ясно. Это не военный штаб, а огромная канцелярия, выпускающая массу бумаг, читать которые ни у кого не хватит времени. Штаб утратил организующую военную силу, не способен чувствовать учащенного пульса времени, занят не тем, что требует обстановка, интересы нашего содружества наций. Надо сократить штаты, сделать штаб мобильным.