Волшебные чашки — огромные чайные чашки, предельно неустойчивые, двигаясь в соответствии с законами механики на помосте по невероятным орбитам, одновременно вращались вокруг собственной оси, и это их вращение порождало все новые головокружительно сложные перемещения по помосту — они то мчались навстречу друг другу, то разлетались в противоположные стороны. А тут еще прихоть мальчишки — был ли он механиком, или его просто наняли для уборки, — забравшегося в чашку, так что видна была лишь его макушка, заставили ее вращаться самым немыслимым образом. Дело в том, что чашка снабжена рулем, и, орудуя им, можно придать ей еще более стремительное вращение. Чашка вращалась, сталкиваясь с остальными, разметая их. Наконец время сеанса истекло, чашки замедлили бег, а потом совсем остановились, и только чашка, в которой сидел подросток, продолжала вращаться. Но вот и она остановилась рядом с тем местом, где стоял Исана с сыном, вылезший из нее мальчишка, потеряв ориентацию, начал мотать головой, чтобы прийти в себя, потом, беспомощно и осуждающе посмотрев на своих приятелей, точно ища у них поддержки, неожиданно встал на четвереньки, и его вырвало. Это зрелище почему-то встревожило Исана, а раздавшийся откуда-то снизу смех показался угрожающим. Невероятно, но это смеялся Дзин. Стоявший на четвереньках подросток, сильно вытянув вперед шею, как игрушечный тигр из папье-маше с качающейся головой, злобно посмотрел на Дзина. Его глаза в линзах заволакивающих их слез казались непропорционально огромными, как глаза малька, и в то же время нежно-влажными, привлекательными. Мальчишка оторвал от помоста правую руку и вытер рот — рукав выцветшей полосатой рубашки задрался, и показалось забинтованное запястье.

Позже, когда мальчишка вытер слезы, его глаза, принявшие свой обычный вид, сверкнули мрачной злобой. Дзин больше не смеялся. Исана, точно отброшенный злобным взглядом подростка, отвернулся. Неожиданно для себя он обнаружил странное обстоятельство. Мальчишки, собравшись у общественной уборной, образовали кольцо, загон, в котором был лишь один выход — в сторону уборной. Парень, стоявший в глубине загона, неотрывно смотрел в сторону Исана, остальные сосредоточенно разглядывали западную часть неба. И те, кто был заперт в клетках, и те, кто остался в парке работать сверхурочно, и эта неизвестно что собой представляющая компания, и даже голуби — все, точно сговорившись, неотрывно смотрели на запад. Плечи и спины подростков были напряжены, казалось, они ждут добычу, которая должна попасть в их загон.

Исана испытал трепет, какой испытывает лягушка под злобным взглядом змеи. По спине пробежал холодок страха. Он здесь с ребенком и поэтому не посмеет оказать сопротивление, но это хулиганье, вероятно, изобьет не только его, не оказывающего сопротивления, но и ребенка. Исана представил себе, как легко его завлечь в ловушку, устроенную хулиганами. Не похоже, что Дзину уже нужно в уборную, но не исключено, что в любую минуту он, гордый тем, что вышел наконец из дому, заявит: Дзин хочет пи-пи.

И тогда у Исана останется лишь один выход — сделать несколько шагов в сторону уборной, а потом, подхватив на руки плачущего ребенка, броситься в сторону. Нет, загон, устроенный подростками, доходит до самой уборной, закрытой живой изгородью глицинии, так что уйти от них, пока они сами не отпустят его с сыном, предварительно повалив на мокрый, загаженный пол и избив, будет невозможно. Исана живо нарисовал в своем воображении, как он валяется на бетонном полу, а это хулиганье пинает его ногами, обыскивает карманы, дотрагиваясь до него кончиками пальцев, чтобы не испачкаться. Если он и не подохнет прямо тут, как собака, избитый и истерзанный, то еще долго не сможет пошевелить ни рукой, ни ногой. В уборной, уткнувшись носом и щекой в бетонный пол, лежит тело тяжелее собственного веса, тело потерявшего сознание человека. Перепуганный Дзин с бешеной быстротой все глубже втягивается в водоворот страха, постичь причину которого он не в состоянии. Стоило Исана представить себе страх, который охватит ребенка, как новый прилив страха, точно он и ребенок представляли собой одно целое, подтолкнул к горлу что-то кислое, напоминающее желудочный сок, появилась резь в глазах. Мчись, мчись вперед, прижимая в груди ребенка, как мать. Если ребенка испугает топот бегущих сзади, кричи вместе с ним. Так подсказывал ему инстинкт.

Мальчишка на помосте с волшебными чашками поднялся с пола, его джинсы вздулись на коленях, чуть наклонился и стал подошвой размазывать рвоту; руку с забинтованным запястьем он отвел назад. Потом с комическим высокомерием посмотрел на Исана. Как будто это Исана с сыном только что стояли на четвереньках и их рвало. Выражение его лица, в котором смешались насмешка и напускная суровость, придавало ему детскую прелесть. Точно такое же выражение было и на худом лице парня, внимательно следившего за Исана из загона, он чувствовал, что такое же выражение было и на невидимых ему лицах всех остальных подростков, стоявших к Исана спиной. Ему казалось, что сюда, перекатываясь, точно рябь на море, доносятся их насмешливые голоса. Им овладел отчаянный гнев. Как индийский носорог, окруженный кольцом охотников, беззащитный и вооруженный лишь острым рогом, сотрясая топотом землю, прорывает кольцо, ведомый лишь негодованием, кипящим в его крохотном мозгу, заключенном в огромной голове, так и Исана, крепко взяв Дзина за руку, пошел к загону. Пошел туда в насмешку над бессмысленным насилием, которому может подвергнуться он с сыном, чувствуя, что уже внутренне созрел, чтобы отбросить пассивность и направить накопившийся в нем charge[9] против этих подростков, готовых совершить насилие.

Когда Исана миновал проход в загоне и пошел вперед не останавливаясь, он услышал, как парень, за которым он наблюдал краем глаза и который потом исчез из его поля зрения, дав зверю свободно пройти (если следовать ощущениям Исана — дав пройти заряженному гневом носорогу), сказал, будто главный загонщик, громко и нагло подающий знак своим товарищам:

— Это тот псих, который заперся в своем блиндаже…

Исана, ведя за руку Дзина, миновал цепь людей, устроивших загон, поднырнул под темную глицинию и вошел в еще более темную уборную. Дзин, ощупью пробираясь в темноте, стал подавать сигналы бедствия: ой, ой, ой. Исана взял его на руки и помог справить нужду, потом сделал это сам.

Когда они выходили из уборной, устроившие загон куда-то попрятались, только мальчишка на помосте с волшебными чашками лениво работал шваброй. Смеркалось, и лишь листья на деревьях радовали свежей зеленью. Голова мальчишки выглядела охапкой потемневшей соломы. В сгущающихся сумерках его освещало мерцание беспрерывно вспыхивающих багровых бликов. Посмотрев на западную часть неба, как это делали голуби и обезьяны, как это делали подростки, выстроившие живую стену, Исана увидел, что у нижней кромки готовых пролиться дождем туч протянулась тонкая золотая полоска. Солнце зашло, и он с сыном направился к выходу; мальчишка, убиравший помост, со шваброй на плече тоже растаял во тьме.

Свирепый сухой ветер намел вокруг убежища лепестки последних в этом сезоне цветов, огромные горы лепестков вишни. Если эти хулиганы укрылись в заболоченной низине или еще где-то и наблюдают за убежищем, то, наверно, смеются над ним. Украсил, мол, свое бетонное чудовище дурацкими розовыми лепестками, представил себе их насмешки Исана. Правда, если они спрятались так недалеко, что способны рассмотреть лепестки вишни у стены убежища, то с помощью мощного бинокля из любой бойницы преследователей можно легко обнаружить. Исана осматривал заболоченную низину, готовя себя к тому, чтобы, не дрогнув, встретить неожиданное появление в окулярах подростков, если вдруг, увидит, как они, широко раскрывая рты, хохочут, высмеивая его. Но Исана никак не мог высмотреть их в бинокль; и в то же время не мог убедиться в том, что они не прячутся где-то поблизости, поэтому и в нем самом, как и снаружи, за бойницами, тем же свирепым сухим ветром бушевала тревога.