Этого я не знал. Был почти уверен, что киллера (конечно, это был не сам Сашка, тем более не Генка) не хватит уже на второй заход. Он же выполнил почти все задание. И ему едва ли известно, что в двух случаях он промазал. Даже в трех. Хотя наше всеведающее телевидение успело сообщить еще вчера о взрыве на Плющихе со случайным покойником. И не сообщило о моем трупе. Может, ему некогда смотреть телепередачи? А сообщали ли по радио?
— Звони! — решил я. — Позвони, но расскажи только о коробке и им ее отдай.
— Соседка скажет, что у меня кто-то был.
— Мало ли. Ты не замужем. Наврешь. Только выбери себе любовника не из Москвы. С машиной.
— Сашку.
— Нет! Сашка нужен мне. Я знаю, что ты не веришь, но у меня по-другому пока не выходит. Может, мы с Даней сами изловим киллера сегодня же. Мне бы еще часов десять свободы.
— Какие вы все… — Таня стояла в дверях и смотрела мне вслед, — активные… живые какие-то. Сколько у меня кавалеров было, а? Одна маленькая ошибка — и вся жизнь побоку.
— Еще не вечер, — сказал я на прощание. Что я еще мог сказать?
Три часа тридцать минут. Почти не брезжит. Ночи уже длинные.
А далеко ехать. Аж ведь к Кунцеву. Отсюда далеко. Любой патруль прекратит мою «следовательскую» и всякую другую карьеру надолго или навсегда: никаких документов, в карманах пистолет и револьвер. И кусок хлеба с паштетом в промасленной бумажке.
Первая, вроде бы не служебная, машина пронеслась впритирку.
Длинные тени. Моя тень повесилась на стене дома, но это тень от обломанного сучка. Может, моя тень пугает водителей?
Пронеслась «скорая». Вспомнилось сразу: «И случайные прохожие кувыркаются в „неотложки“».
Да, я случайный прохожий. Я одинок. В Париже в этот час танцуют на набережных…
Вот еще одна. Тормозит. Тень «повешенного», весьма оживившись, встала на крышу «жигуленка».
— Куда?! Сколько?! Покажи!
Я показал. Я бы мог показать «трайдент».
— Отдавай сейчас, я посчитаю и подумаю.
Я достал браунинг. Их было двое: мужчина и женщина. Женщина спала.
— Это что?!
— Не хочешь добром — я доеду сам.
Он открыл дверцу.
— Никаких попыток свернуть к патрулям или к милицейской машине. Мне нечего терять. Доедем, я отпущу тебя. Даже дам денег. Я добрый бандит. Бандальеро.
И мы поехали.
Женщина не проснулась. Я сидел сзади и пытался не дремать. Шеф изредка косился, может быть, выбирая момент для провокации или диверсии. Летели тени и огни, огней становилось все меньше. Мы погружались в окраину, и я вдруг заметил знакомый дуб и четырнадцатиэтажку.
— Здесь! — Я сунул шефу две сотни, он промолчал и ждал, наверное, выстрела. Представляю, как ему было весело. Но я тоже ждал выстрела и, вылезая, держал браунинг в вытянутой руке. Пятясь ушел за угол. Я не хотел выдавать места, куда собрался проникнуть.
Я не хотел знать, жива ли женщина в машине или шеф, лица которого я так и не разглядел, возит с собой труп. Я не хотел знать, куда он поедет теперь и свернет ли он к ближайшему отделению милиции. Я не знал, добралась ли сюда Даня. Мне бы следовало захватить с собой сотовый аппарат. Но я его, украденный или экспроприированный у Чацкой, где-то забыл.
Менты могли уже быть здесь. Это чудо, если они не добрались до квартиры Худур и Бориса Смуровых… Забыл, который этаж. Лифт почему-то работает. Да нет. Еще помню. Шестой этаж. А ведь я, в общем, только что здесь был. Прошло двадцать, даже меньше… прошло всего тринадцать часов. За эти тринадцать часов были убиты шесть человек, а могли быть убиты девять.
Шестой этаж. Шесть убитых, из них двое посторонних, случайных: свидетельница и милиционер…
Дверь в квартиру Смуровых издали казалась целой. Но в двух шагах от нее я увидел, что замок взломан. Оба замка.
В доме стояла полная, не городская, натуральная, дачная тишина, и звук от хлопнувших дверей лифта еще висел в лифтном колодце.
Четыре часа пятнадцать минут. До рассвета еще полчаса, и то это будет бледный свет от неба. Но в конце концов, я должен был… может, я мог бы помочь Дане, если она здесь.
И я вошел в квартиру покойных Смуровых.
Я тут знаю все. Я должен помнить, как стоят в гостиной диваны и кресла, где фальшкамин и подсвечники. И дверь в кухню. Еще двери в две спальни. А ведь там я не был. Тихо.
Я снял в прихожей ботинки, оставил их там (даже ботинки-то чужие!) и вроде бы бесшумно… нет, я вернулся и попытался обеспечить себе тыл — запереть дверь на лестницу. Даже в кинотриллере обращаешь на это внимание: почему, мол, дверь-то не запер, чудак? Теперь, конечно, пришьют! Один замок сработал. Теперь без шума не войдут. Кто бы то ни был.
Босиком, бесшумно я вошел в гостиную.
Окна светятся. Слабо, но светятся. Не от неба, от города. От спящего города. А в Париже танцуют на набережных…
В глубине квартиры звякнуло.
Я стоял и ждал. На фоне темной прихожей (дверь туда я не закрывал) едва ли меня могли увидеть. И браунинг. Но больше не звякало. Не стало звуков. Я пошарил по стене (слабый, «мышиный» шорох) и наткнулся на выключатель.
Все вокруг вспыхнуло. Засверкала гостиная. Зеркалом, подсвечниками, кнопками аппаратуры, стальными строчками «SONY», «PANASONIC» и вовсе «FILLIPS». В креслах и на диванах — никого. Дверь на кухню приоткрыта, в спальни — закрыты.
Я тихо пошел к кухонной двери, следя за мебелью. Но не поморщился кожаный диван. Не смутилось кресло, не заерзал камин. И за ними — только пустое, сумеречное пространство.
Свет вспыхнул и на кухне.
Вот так мы все и бросили с Борисом вчера утром. Нужна зрительная память. Разве так все стояло? Но ведь тут могли быть дочери Смуровых. Банки из-под пива не выброшены. Бутылка пустая и захватанная — вот она. Не вымыты вилки и тарелки. Конечно, всем не до того…
Но откуда уверенность, что здесь кто-то был? Да. Из крана капает (бесшумно, на хлебную корку), но кран мог недовернуть покойный Боря. Да, грязная посуда сдвинута в левую часть стола, вероятно, единым решительным движением, чтобы освободить место… вот в чем дело!
Мы были с Борисом вдвоем. А на свободном участке стола — третий бокал. Пустой. Если напрячь усталую мозговую извилину, то можно вспомнить, что вот как раз «Метаксу» Борис и не допил, обозвав подделкой. А она допита.
Некто сдвинул посуду, налил себе в чистый бокал из вон той высокой, вовсе пустой бутылки и одним махом выжрал. Не закусывая? Нет. Крошек на пустом участке нет. Может, что пальцами вытащил вон из той банки. Пальцы вытер о салфетку? Тут следы есть. Прямо-таки можно по порядку проследить действия гостя. Не родственника, гостя!
Может, этот друг семьи и сейчас здесь? Ведь что-то опять пронеслось по квартире. Даже не эхо, еще неразборчивее. Шепот? Вздох?
Спальни ждали меня.
На всякий случай я достал и «трайдент». Оба аппарата были готовы к бою.
Я прошел в гостиную.
В спальни вели две двери. Одна — супротив камина, другая — супротив двери в кухню. Из-под той, что напротив камина, вытекала струйка темной крови.
То, что я увидел в спальне, не требовало немедленного вмешательства. Прежде всего, тут не было Дани. Не было тела Дани. На ковре лежал труп без головы. Мужской, судя по одежде.
Это я заметил с первого взгляда. Затем взглядом охватил всю спальню, быстро присел, чтобы увидеть пространство под двуспальной кроватью.
Вот теперь — детали. Во-первых мужчина (пиджак, брюки, сверкающие башмаки). Да, рубашка с галстуком, только весь ворот залит кровью. Кровью пропитан ковер, натекло под дверь. Разбито зеркало (к смерти), вдавлена дверца шкафа. И можно уже представить себе, как этот мужчина потерял голову. Части головы (которые легко, без брезгливых содроганий описывает врач) не стоит описывать. Да, они прилипли к стене, к дверце шкафа, лежат на полу. Важно другое. Сила, лишившая мужчину головы, исходила из одной точки. Осколки пошли узким веером или конусом. Вышли же, наверное, из открытого сейчас, а ранее, может быть, и запертого сейфа над трижды треснувшим туалетным столиком. Возможно, натюрморт (ананасы и рыбы) прикрывал сейф в стене, как принято в детективных фильмах и в лучших домах. Будучи еще очень живым и полным радужных (какие еще бывают?) надежд, мужчина открыл дверцу сейфа, предварительно сняв картину, после чего ожидаемое сокровище взорвалось. Это не «Ф-I». Пожалуй, не мощнее «РГД». Сейф, кажется, не повредило. Взрывная волна и все осколки, как из жерла пушки, ударили открывшему в лицо. Лица не стало.
