— Я охотно верю, что всё было так, как рассказывают вождь испанцев и его свидетели, — сказал нам Гней Марций, выслушав нас, — К сожалению, такое происходит — я мог бы назвать вам ещё несколько подобных случаев. Но что я могу поделать? Такова политика, проводимая людьми нашего консула, а оба нынешних претора — из их числа. Нерон — ещё более-менее умеренный человек, а доводилось ли вам слыхать, что вытворяет Публий Манлий в Ближней Испании? Там таких случаев — уже более десятка! Целые селения собирают свои пожитки и уходят на север — к кельтиберам! Представляете? К тем самым кельтиберам, на чьи набеги они прежде постоянно жаловались! И происходит всё это под неусыпным надзором нашего консула — честного, неподкупного и справедливого Марка Порция Катона! Сам-то Катон — я его знаю и готов поклясться, что ни единого подобного приказа он не отдал сам, но возможно ли поверить, чтобы его претор-помощник творил свой произвол без его ведома? Увы, такова наша нынешняя политика…

— Нас мало волнуют дела в Ближней Испании, — напомнил нашему собеседнику Фуфлунс, — Нас интересует судьба Миликона и его людей. Можно ли что-то сделать для него?

— Трудно. Говорить может только один из арестованных вождём бандитов, так что их даже нельзя допросить по отдельности, а без их показаний не получится достоверного следствия. Верить или не верить показаниям испанцев — решать будет претор, а его позиция вам, надеюсь, понятна? Я, конечно, сделаю, что удастся, но не могу обещать многого. С Нероном ведь ещё и его жена — жадная и капризная патрицианка, недовольная отсутствием домашней роскоши, и это тоже не слишком способствует справедливости и беспристрастности суда её мужа…

— А что, если бы человек, желающий повлиять на решение претора, преподнёс ему для его капризной жены нечто ценное и крайне редкое в Испании? — вкрадчиво поинтересовался я, и нашим не потребовалось разжёвывать, на что именно я намекаю.

— Кусок косской ткани, которого хватит на небольшую нижнюю тунику, — пояснил римлянину этруск.

— Косской?! — поразился тот.

— Ну, не совсем косской. Она не с Коса, но ничем не хуже, — разжевал я.

— Материал тот же? Не наполовину с шерстью или льном, а целиком тот?

— Абсолютно тот же. Ей не придётся больше жаловаться на насекомых в промежутках между приёмами ванны…

— Ну… Гм… Это было бы действительно достойное подношение. А нельзя ли раздобыть ещё кусок — поменьше, на мужскую нижнюю тунику, для самого претора? Ему, знаете ли, тоже изрядно досаждают проклятые вши с клопами и блохами. Представьте себе только, каково приходится ему на официальных построениях и приёмах, когда нужно держать приличествующую его положению позу и осанку, а его то и дело тянет почесаться, хе-хе! За такое подношение он был бы ОЧЕНЬ благодарен…

— Грёбаная завидючая шпана, — проворчал я по-русски, когда вся наша честная компания уставилась на меня. Кусок шёлка на платье у нас был приготовлен, хотя и предназначался не для преторской жены, а для жены Миликона, которой мы собирались поднести его на новом месте в знак уверенности в будущих успехах её мужа. Ничего, раз такие дела — почешется до следующего завоза, не сотрётся. Но вот нам самим чесаться не хотелось категорически, и снимать с себя весьма полезные в далеко не стерильной обстановке шёлковые поддёвки никто, естественно, не собирался, а запасная на смену была пока только у меня. Ну, грабители, млять! Грёбаная оккупационная администрация! Грёбаный римский порядок!

— Ладно уж, чего только не сделаешь ради Англии! — буркнул я, пародируя Джеймса Бонда — тоже по-русски, конечно. Перевести — не дословно, а по смыслу — было кому и без меня…

От Гнея Марция мы, спросив у него, где находится лагерная «санчасть», сразу после получения обратно своего холодного клинкового оружия, прогулялись туда. Фуфлунс ворчал, что это совершенно лишнее, и прибитый Нирулом римский центурион получил своё по заслугам, но я настоял на визите. Есть в ДЭИРовской «пятёрке» такая фишка — правило «второй ноги». Суть его в том, что вероятность неприятных событий резко снижается, если ты к ним подготовился и их не боишься. В этом случае тебя волнует уже что-то совсем другое, куда менее значимое, и скорее всего, именно в этом Мироздание и будет стремиться тебе подкузьмить. Дополнительно я раскочегарил и жизненную «полосатость», убедив себя в том, что потеря запасной шёлковой безрукавки, которую мне придётся пожертвовать для римского претора — самая натуральная чёрная полоса в жизни, за которую судьба теперь просто обязана предоставить мне белую. Тоже стандартный ДЭИРовский приём, практически бесполезный для дилетанта, но в исполнении подготовленного человека вполне работающий.

Навестив болящего и переговорив с ним — говорить пришлось нашему «бригадиру», поскольку кроме него никто больше из нас не владел латынью — мы убедили его в том, что он и сам был в том неприятном эпизоде не вполне прав. Разве достойно было честного и справедливого римского солдата приставать к честной замужней женщине, когда в Кордубе столько продажных шлюх? Поразмыслив непредвзято, а заодно и заценив поднесённое ему «лекарство» в виде нескольких увесистых пятишекелевых монет, достаточных на добрый десяток кутежей с далеко не самым скверным вином и далеко не самыми стрёмными шлюхами, бравый римский центурион понял и осознал, что мы — хорошие парни, хоть и всего лишь испанцы. Ну а раз к нему по хорошему, то и он ведь тоже готов ответить тем же. Он ведь римлянин, а не какой-то неблагодарный варвар. В общем, раз такие дела — он охотно признаёт, что был в тот раз неправ, и у него нет претензий к мужу той смазливой испанки. У его бойцов, пострадавших куда меньше его самого — тем более, уж это-то он гарантирует. Расчувствовавшись, он даже попросил нас передать испанской чете извинения за себя и своих солдат — парней вовсе даже неплохих, просто слегка подгулявших и перебравших вина. Полностью это проблему, конечно, не решало, поскольку дело успело получить огласку и было известно претору, но снятие обвинения со стороны потерпевших резко снижало его остроту на случай, если бы нам не удалось вывезти Эссельту из Кордубы незамеченной. В общем — подстраховались.

— Вымогатели, млять! Алариха с вестготами на них нет! — ворчал я на обратном пути, когда мы благополучно миновали кордубскую привратную стражу вместе с наверняка околачивающимися возле ворот тайными римскими соглядатаями. Хоть и намекнул потом Ремд при встрече самому претору, что заминая большие дела, нехудо бы вместе с ними и одно мелкое дельце замять, да и не грозили, вроде бы, очень уж серьёзные неприятности, очко всё-же играло. Замять — это одно, а вот отдать официальный приказ о прекращении розыска — совсем другое. Вряд ли претор на такое пойдёт, порядок есть порядок, а задержание и долгое разбирательство в наши планы ну никак не входило. На улицах города и в воротах, хвала богам, пронесло — Софониба научила мнимую рабыню, как она должна держаться, дабы не привлечь к себе внимания и не вызвать подозрений. Но мы не спешили расслабляться — римская агентура, если не совсем уж орясины, могла запросто не подать виду открыто, но втихаря доложить, куда следует. Не стоит недооценивать античных шпионов. Поэтому мы и по дороге продолжали руководствоваться принципом «лучше перебздеть, чем недобздеть» и уж «бздели» на совесть — только на привале и расслабились. Особенно я расслабился. Млять! Собственными руками перерезал бы этих грёбаных античных рэкетиров с берегов Тибра! Ведь запасную шёлковую безрукавку пришлось подарить этим грёбаным Аппию, Клавдию и Нерону! Да знаю я, что это один, а не трое, знаю! Жаль, что не трое — сам бы на три части расчекрыжил урода! Он там, у себя, теперь кайфует за мой счёт, а мне в простой льняной спать! Хотя — тут сам виноват, конечно, надо было Софонибу предупредить, что до Гадеса дотерплю, да вот, расслабился и забыл, а она тоже сама не сообразила, что запасной-то уже нет. В общем — постирала она мою шелковую поддёвку, пока мы в речке купались, так что теперь надо ждать, пока высохнет. А я ведь уже отвык от клопов, крепко отвык…