Не зная пароля, которого нам как «людям с улицы» знать и не полагалось, так вот запросто в римский лагерь не войдёшь. Но нам и не требовалось запросто, нам было назначено. Услыхав названное нами имя преторского проквестора, начальник привратной стражи послал к тому солдата за подтверждением, и вскоре наш «бригадир», представившись по запросу, получил «добро» на проход себе и сопровождению, то бишь нам. И хвала богам. Не то, чтобы нас так уж тянуло пообщаться с римским начальством, наверняка заносчивым до омерзительности, но ждать не пойми чего вблизи от крестов с распятыми приятного ещё меньше. Тем более, что скучающая привратная стража развлекалась как могла, а могла она не так уж и много — сымитировать замах пилумом или дротиком для броска или прицеливание из лука для выстрела в ожидающего у ворот туземного просителя. Учитывая бесправие местных по сравнению с любым римлянином и то, что часовой всегда прав, не так-то легко было воспринимать эти незамысловатые солдатские шутки с тем же чувством юмора, с которым воспринимала их сама развлекающаяся римская солдатня. А останься мы ожидать Фуфлунса у ворот — это означало бы, что мы — как раз та шелупонь, с которой можно шутить таким манером совершенно безнаказанно…

Пройдя гуськом в слегка приоткрытую для нас створку ворот, мы последовали за легионером-сопровождающим по главной улице лагеря к его административному центру — преторию. И — вот что значит ВИП-статус нашей делегации — никто и не подумал разоружить нас у ворот. Это потом уже, в самом центре лагеря, за линией палаток военных трибунов, охранявшие преторий триарии попросили — не потребовали приказным тоном, а именно вежливо попросили — сдать оружие, и мы отстегнули свои мечи и кинжалы, с которыми перед этим прошли через половину лагеря. Впрочем, много ли мы навоевали бы четырьмя мечами среди пяти тысяч вооружённых римлян и их союзников? И снова — в который уже раз в этом мире — мы переглянулись меж собой, едва сдерживая ухмылки, да и наш бывший «бригадир» недалеко от нас в этом смысле ушёл. О многозарядном современном пистолете Васькина он, конечно, не был в курсе, но уж о наших пружинных пистолях знал и помнил прекрасно. Видел их в деле как-то пару раз — в Гадесе и его окрестностях, помнится. Как и все прежние «разоружальщики», римская стража вполне удовольствовалась отстёгнутыми и сданными ей на хранение мечами и кинжалами, даже не подумав о возможном наличии припрятанного оружия. Типа, соблюли установленный чисто ритуальный порядок — и прекрасно. Другое дело, что в этот раз мы своих смертоносных агрегатов с собой не прихватили, но ведь могли бы, запросто могли. Счастье высокопоставленного римлянина, к которому мы идём, заключается в двух немаловажных нюансах. Во-первых, мы идём к нему не за этим, а во-вторых — мы ни разу не самоубийцы-ассасины. Хоть и при деле подавляющее большинство лагерной солдатни, но помимо караулов снуют по лагерным улочкам и многочисленные вооружённые патрули, мимо которых хрен прошмыгнёшь, если тревога подымется. Нет уж, как говорится — на хрен, на хрен…

У претория, едва миновав разоружившую нас первую линию постов, наш проводник повёл нас налево — в квесторий, состоящий из больших складских палаток и нескольких жилых, в одной из которых и обитал назначивший нам встречу римский всадник. Там мы миновали ещё один пост охраны, с которым сопровождающий нас легионер обменялся паролём и отзывом, после чего проследовали за ним к самой большой из жилых палаток, один из охранников которой, кратко переговорив с проводником, пошёл внутрь докладывать о нашем приходе.

О римском бюрократизме мы уже были наслышаны и ожидали, что сейчас ощутим его и на собственных шкурах — ведь и не граждане даже, а всего лишь какие-то туземцы, а тут — целый преторский проквестор. Но — вот что значат связи «досточтимого» — не стал он нас мурыжить у входа, а принял сразу же. Не стал и слишком уж строить из себя неподкупного, когда сопровождавшие нас рабы выложили перед ним несколько увесистых и весьма характерно звякнувших кошелей и развернули свёрток с кучкой ювелирных украшений, в том числе и золотых — не так, чтоб очень уж массивных, но и не слишком ажурных, а главное — тонкой и искусной работы. Во всяком случае, Гнею Марцию Септиму наше подношение явно понравилось, и мы имели все основания рассчитывать, что и рожи наши ему после этого тоже понравятся, гы-гы! Ничто не предвещало беды, когда картинно возлежащий на ложе римлянин вдруг всмотрелся в Фуфлунса и изумился не самым благожелательным образом:

— Ты?! И тебе хватило наглости САМОМУ явиться в римский лагерь! Вот уж где не ожидал тебя увидеть!

— Разве мы знакомы?

— Короткая же у тебя память, этруск! Но у меня она подлиннее! — и римский проквестор выразительно хлопнул себя ладонью по правому боку, — Ну, вспомнил теперь?

Мы с Володей и Хренио лихорадочно соображали и приходили к весьма неутешительному выводу — что надо было всё-же рискнуть и прихватить с собой наш огнестрельный и холодно-метательный арсенал, потому как без него мы в полной заднице. Конечно, при нас наши складные ножи, которых римляне даже вообразить себе не в состоянии, и можно в принципе, взяв римлянина в заложники, попытаться вырваться на свободу, но дальше-то что? Жопа! Как есть полная жопа!

Проквестор тем временем, даже не подозревая о грозящей ему нешуточной опасности, не говоря уже о бесчестье, заговорил резко и отрывисто по-латыни, от которой настроение нашего «бригадира» тоже не улучшилось. Тот невесело, хотя и без явного испуга, ответил парой фраз на том же языке.

— Так-то лучше, этруск! — римлянин снова перешёл на греческий, на котором и начал этот не самый приятный разговор, — Не люблю, когда меня пытаются дурачить! Если бы ты упорствовал, я бы приказал арестовать тебя прямо сейчас. Но ты смел, этруск… как и тогда, при Заме… Почему я не видел тебя среди выданных нам перебежчиков? Тебя утаили от выдачи?

— Меня выкупили, — пояснил Фуфлунс, — По списку, без самой выдачи.

— А, помню, брат рассказывал мне об этой афере! Много вас таких было! Был даже скандал по этому поводу — небольшой, правда, поскольку в нём был замешан мой тогдашний командир Гай Лелий, друг и легат нашего проконсула, и по его приказу дело было замято. Что ж, Публий Корнелий Сципион — наш патрон, и ему виднее. Ну, раз уж ты не беглый, а выкупленный законно — ну, почти, хе-хе — будем считать, что ты отбыл свою кару, и арестовывать тебя не за что. А раз так — не будем ворошить старое и продолжать законченную войну. Хоть и нелегко мне забыть тот бой — хорошо ты меня тогда пометил, до сих пор ноет в непогоду!

— Впервые в жизни я рад тому, что мой удар в бою не достиг цели, — развёл руками наш «бригадир».

— Не прибедняйся, этруск — почти достиг! — хохотнул римлянин, — Если бы не боковая застёжка панциря — не беседовали бы мы сейчас с тобой!

— На всё воля богов и судьбы…

— Я же сказал — не прибедняйся! То была война, и ты был на ней достойным противником. Мы, римляне, умеем ценить ловкость и отвагу в тех, с кем воюем. Да и не хлопотал бы за тебя досточтимый Ремд, которого я знаю и уважаю, если бы ты не был достойным по его мнению человеком. А посему — война окончена, выпьем за мир! — по его знаку наша компания примостилась на ложах вокруг стола, а рабыня разлила по чашам вино.

Дальше разговор пошёл уже конструктивный, ради которого и пришли. План-то, предложенный Фабрицием Миликону, был хорош, но всего ведь не предусмотришь. Как говорится — гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Мы предполагали, что люди вождя, располагая численным перевесом, сумеют задавить противника массой и взять его живым, но слишком уж искусными бойцами оказались мнимые разбойники, и добрую их половину его турдетанам пришлось уложить на месте, а остальных изранить так, что лишь двое только и дожили до Кордубы. Миликон чехвостил своих остолопов последними словами, но что сделано — то сделано, и приходилось приноравливаться к реально сложившемуся раскладу. А он был не слишком хорош — один из доставленных в Кордубу пленников был контужен так, что толку от него добиться не представлялось возможным.