— Слышал, — ответил тот. — Мышь мимо меня не проскочит!
Едва Клинцов и Холланд остались вдвоем, Клинцов вынул из-под матраца толовую шашку, которую он прихватил с собой, возвращаясь утром из штольни, и протянул ее Холланду.
— Ну? — спросил Холланд, вертя в руке шашку. — Зачем это?
— Нужен детонатор, — сказал Клинцов. — Можете ли вы, Джеймс, сделать детонатор?
— Сделать? Но ведь существуют готовые детонаторы. У меня есть две или три такие штуковины, случайно оказались в сумке. И метра три бикфордова шнура. Но зачем вам это?
— Очень хорошо! — обрадовался Клинцов. — Это большая удача! Вы просто молодчина, Джеймс!
— Я, разумеется, счастлив, что доставил вам нечаянную радость. Но тут нет никакой моей заслуги. Когда Селлвуд решил взорвать стену башни, он приказал мне приготовить взрыватели. С той поры они в моей сумке. Принести, что ли?
— Нет, Джеймс, — остановил Холланда Клинцов. — Я еще не все сказал. Теперь, когда есть детонаторы, срабатывающие, насколько я понимаю, только от бикфордова шнура, задача заключается в том, чтобы создать детонатор, взрывающийся от какого-нибудь примитивного ударного устройства, как запал гранаты. Это возможно, Джеймс? Ну, пошевелите мозгами, призовите ваш опыт! Нужна граната, Джеймс, которая взрывалась бы через секунду-другую.
— И вы пойдете с нею на ч у ж о г о? — догадался Холланд.
— Да. Я пойду с нею на ч у ж о г о, потому что нельзя оставить вас без пистолета. Так как же, Джеймс? Я очень надеюсь на вас.
— Нет, — помолчав, ответил Холланд. — Этот детонатор переделать невозможно. Он взрывается мгновенно и только от искры. В нем нет дистанционного устройства. Роль такого устройства выполняет бикфордов шнур. Пока шнур горит, толовую шашку можно швырнуть, отбежать от нее и так далее. Но как только огонь достигает детонатора, он мгновенно взрывается. И шашка тоже. Можно, конечно, сколь угодно укорачивать шнур… Да, взять очень короткий кусочек шнура — сантиметр-два, привязать к шашке зажигалку… Потом вы становитесь за укрытие, за угол, например, в нужный момент щелкаете зажигалкой, шнур загорается, вы бросаете шашку в противника, раздается взрыв… Только так. Ничего другого предложить не могу.
— Хорошо, — согласился Клинцов. — Соорудите мне такое устройство, Джеймс. И не откладывайте работу в долгий ящик. Еще одна просьба: никому не говорите обо всем этом, сделайте все незаметно.
Холланд сунул толовую шашку в карман и удалился.
Возвратилась Жанна. Молча села рядом, вздохнула. Пришел Глебов. Тоже сел, не говоря ни слова. Да и никто не разговаривал: всеми овладело напряженное ожидание. Тишина лишь усиливала это напряжение.
Неведение при здравом рассудке — жестокое испытание, особенно тогда, когда в области неведения оказываются источники жизненно важной информации. Такое неведение — это отсутствие ответов там, где рождаются один за другим сотни больных вопросов, касающихся жизни и смерти, чести и позора, победы и поражения, свободы и рабства… Лавина вопросов, которую, кажется, ничто не в силах остановить, разве что вопль отчаяния и безумия. Или забота о ближнем своем. Первым это понял Глебов.
— Мы тут сидим, — сказал он не очень громко, но его услышали все, потому что стояла удручающая тишина, — а они, возможно, нуждаются в нашей помощи.
Это не так, — ответил Клинцов: он хоть и понял Глебова, его желание прервать напряженное молчание, но понял также и то, что его слова — сигнал к необдуманным поступкам. — Это не так! — произнес он еще раз и громче. — Если они живы, то в нашей помощи не нуждаются: толпа при такой охоте — не помощник. Если же они мертвы — то тем более не нуждаются в нашей помощи. А они либо живы, либо мертвы — третьего не дано: убийца отлично владеет своим ремеслом. Ждать! — приказал он, осознавая, что приказа хватит ненадолго, что ожидание не может быть длительным, что есть предел, за которым оно будет восприниматься как трусость, как отвратительная трусость — уродливое дитя эгоизма и неблагородства.
Если разум способен погасить чувство, то сильное чувство способно отмести все доводы разума. То, что сказал Клинцов, — доводы разума. То, что сказал Глебов, — продиктовано чувством. Воля еще какое-то время будет колебаться между двумя этими точками, но в конце концов наступит момент, когда она прикажет действовать, — и трудно предугадать, у какой точки в этот момент будет находиться ее маятник. Скорее всего — у точки, обозначенной Глебовым: неразумно жертвовать кем-либо, но какие доводы разума способны противостоять самопожертвованию?
Приказав ждать, Клинцов, расчетливо создал ситуацию, в которой решающее слово, как ему думалось, все равно будет принадлежать ему: он выиграет время, необходимое для того, чтобы Холланд успел приспособить к толовой шашке взрыватель, и для того, чтобы в каждом, кто способен на самопожертвование ради других, вызрело это чувство и вместе с ним способность понять его, Клинцова, и признать его право на самопожертвование Он заявит об этом праве первым и выиграет…
— Джеймс, — напомнил он Холланду, — я жду вас.
— Все готово, — отозвался Холланд. — Несу.
— Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы встать и двигаться, — сказал Клинцов Глебову. — Словом, спасибо вам, Владимир Николаевич, — говоря это, он взял Жанну за руку, понимая, что это, быть может, последнее прикосновение их рук. Боялся, что дрогнет его голос и что она догадается о его отчаянии, которое в этот миг вдруг овладело им: ведь он прощается с нею…
— Зачем тебе вставать и двигаться, — возразила Жанна. — Нет никакой необходимости. Ты болен — и должен лежать.
— Тише! Тише, друзья! — потребовал Кузьмин. — Мне почудились голоса.
Все бросились к нему, к выходу, лишь Клинцов остался на месте да еще Холланд, который подошел к Клинцову, воспользовавшись тем, что рядом с ним не оказалось ни Жанны, ни Глебова.
— Вот, — проговорил Холланд шепотом, присаживаясь рядом с Клинцовым и протягивая ему шашку, — все сделал. Зажигалка работает безотказно. Жаль, конечно, зажигалку… Но иначе нельзя, пришлось ее привязать к шашке, потому что другая рука у вас будет занята фонарем.
— Хорошо, — также шепотом поблагодарил Холланда Клинцов.
— Пойдете? — спросил Холланд.
— Да, пойду, — ответил Клинцов.
— Если вы не вернетесь, пойду я, — сказал Холланд. — У меня есть еще один детонатор, а где шашки, я знаю. Однако возвращайтесь. Желаю вам вернуться.
Кузьмину голоса, скорее всего, действительно лишь почудились: лабиринт молчал.
— Откликнитесь, Сенфорд! — крикнул в темноту Кузьмин. — Где вы, Сенфорд?
— Омар! — в свою очередь позвал Глебов. — Возвращайтесь, Омар! Наступившая вслед за этим тишина стала еще более угнетающей. Собравшиеся возле Кузьмина разошлись, Жанна и Глебов вернулись к Клинцову.
— Ну вот, — сказал Клинцов, поднимаясь на ноги. — Мне пора. И не нужно никаких уговоров, — предупредил он Жанну и Глебова. — Просто пора, — он задержал руку на плече Глебова, коротко поцеловал в щеку Жанну и вышел к жертвеннику. — Друзья! — объявил он, — вместо меня остается Холланд. — Я вооружен и знаю, что делать. Холланд расскажет вам о моем оружии. Я же уверяю вас, что сделаю все как надо. — Наверное, надо было еще что-то сказать, хотя бы для Жанны, но щекотавшая сердце жалость к Жанне, да и к самому себе, грозила приступом слабости, подножкой при первом же шаге. Клинцов больше ничего не сказал и решительно направился к выходу. И не оглянулся, о чем сразу же пожалел: так хотелось еще раз увидеть Жанну…
Едва оказавшись за поворотом, Клинцов остановился, выключил фонарик и прислушался. Тишина и темнота согласно слились в одно — в безвестность.
Дальше он пошел без света, ступая медленно и осторожно, на ощупь, держась у самой стены. Через каждые восемь-десять шагов замирал и снова прислушивался. Понял опасность своего положения лишь в тот момент, когда неожиданно наткнулся на препятствие — на кучу кирпича, преградившую ему путь: подумал, что, вероятно, оказался у того места, где Омар оставил Сенфорда и пищу для ч у ж о г о, и что теперь ему надо включить фонарик, убедиться, что это именно то место… Воображение мгновенно выдало ему варианты картины, которую выхватит сейчас из темноты луч света: труп Сенфорда… может быть, труп Омара… никого… посуда на кирпичной горке… стоящий лицом к нему ч у ж о й… Клинцов затаил дыхание, но услышал лишь шум собственной пульсирующей крови — сердце билось тяжело и напряженно. И еще он вообразил себе такую картину: Омар, охотящийся за ч у ж и м, бросается с ножом на него, Клинцова, в тот самый миг, когда он включит фонарь — ведь Омар, если он жив, поджидает ч у ж о г о затаившись. И ч у ж о й, и Омар для Клинцова сейчас одинаково опасны, если, конечно, каким-то образом не предупредить Омара. Но как это сделать, если любой сигнал выдаст его присутствие ч у ж о м у? Знать бы точно, что и кто впереди…
