О том, что произошло там, за пределами черной башни, думалось постоянно. Кажется, даже во сне. Да и сна теперь не было — был лишь тягучий, с провалами, кошмар: мысль и воображение пускались во все тяжкие, чего только не преподносили то возбужденной надеждой, то подавленной отчаянием душе. Особенно жестоким становилось воображение в полусне: все самое родное, самое дорогое подвергалось в рисуемых им картинах ужасному уничтожению… Но и пробуждение почти не спасало от страданий: мысль о глобальной катастрофе раздирала на части обезумевшую душу. Есть ли теперь кто-то в космосе? Если есть, он видит Землю не голубой, а черной… Собственная участь тоже пугала, хотя в сравнении с участью всех была лишь частным случаем. Радиация — не роса и не снег, не высохнет, не растает под солнцем. Ее затухания надо ждать не день, и не два, и даже не год. А ждать невозможно, а помощи не будет. Отравленная пустыня навсегда заперла их в черной башне. Конец их предрешен, если только не чудо…
А ведь столько талдычили, что катастрофы не будет, что никто не хочет войны, что торжествует политика взаимного сдерживания, политика взаимного равновесия сил. Правда, находились безумцы, которые требовали упреждающего удара, упреждающего возмездия, возмездия за страх, за усталость, за собственное безумие. От них отмахивались, как от назойливых мух, и верили в магическое равновесие. Но при этом мало кто задумывался над тем, что равновесие достижимо лишь на миг, что это только точка на линии неравновесия.
Жизнь приучила нас к тому, что мы, по преимуществу, свидетели — свидетели чужой беды, чужой смерти, чужой катастрофы. Лишь редкие люди, которых жизнь потрепала и оставила в живых, понимают, по ком звонит колокол. Остальные думают, что не по ним, что они — только свидетели. И всегда будут свидетелями, только свидетелями. Что даже мировая катастрофа явится для них лишь зрелищем — небывалым, грандиозным, ужасным, но все же только зрелищем. А еще есть и такие, которые со злорадством ожидали гибели гигантов. Интересно, хихикают ли они теперь?
Мировая катастрофа — это катастрофа без зрителей, без свидетелей. Все — ее участники, все — ее жертвы. И разумные и безумные, малые и великие, хитрые и простодушные, виновные и невиновные.
Талдычили, что этого не случится, что никто этого не хочет, как будто в этом мире все зависит от хотения, от заклинаний, а не от действия. Нужно было протестовать не у ракетных баз, а разрушать заводы, производящие ракеты, не избирать глупых правительств, не пускать детей в армию, не кормить ученых, создававших ядерные бомбы и ракеты, не ставить пограничных столбов… Библия ввела всех в заблуждение: в начале было не слово, а дело и, стало быть, надо было не играть в слова, а делать дело.
Сенфорд посветил фонариком на ладонь правой руки, растопырил пальцы.
— Это хорошо, — сказал он себе, — что ты взялся за дело.
Он поднял руку и, продолжая ее освещать, повертел ладонью в разные стороны, будто уже показывал ч у ж о м у, что в руке у него ничего нет. И вдруг услышал голос. Слева от себя, совсем рядом.
— Не двигаться! — приказал он.
Сенфорд замер с поднятой рукой, на которую был направлен луч его фонаря.
— Кто ты? — спросил голос.
— Здесь пища для тебя, — ответил Сенфорд. — Мы хотим, чтоб ты не убивал нас.
— Я? — засмеялся ч у ж о й. — Вы сами убили себя. И меня, — добавил он, включив свой фонарь.
Сенфорд заслонился от яркого света рукой. И, кажется, услышал выстрел…
— Что это было? — спросил Вальтер, подняв голову и отложив паяльник. — Мне показалось, что был выстрел.
— Мне тоже, — ответил помогавший Вальтеру Холланд.
— А, дьявольщина! — ударил себя по колену кулаком Вальтер. — Неужели с Сенфордом?.. Не хотелось бы думать.
— А что же еще? — спросил Холланд.
Клинцов выстрела не слышал: за минуту до этого его одолел сон. Разбудил его голос Вальтера: «А, дьявольщина!». Он мгновенно понял, о чем Вальтер и Холланд ведут разговор. Попросил Глебова позвать их. Пока Глебов ходил за ними, Жанна склонилась над Клинцовым, погладила его по щеке и потребовала:
— Обещай, что ты никуда не пойдешь. Ты болен.
— Да, да, — ответил Клинцов. — Я никуда не пойду. — Спросил: — У входа по-прежнему дежурит Кузьмин? — он лежал головой к стене, и контрфорс заслонял от него вход.
Жанна поднялась, выглянула за контрфорс.
— Ой! — всплеснула вдруг руками. — Омар ушел!
— Остановите его! Остановите Омара! — крикнул Клинцов.
Остановить Омара не удалось, хотя Вальтер бросился было вдогонку за ним: у первого же поворота Вальтер потерял его. Вернулся злым, набросился на Ладонщикова, который по неуклюжести своей случайно наступил на оставленный Вальтером паяльник.
— Растяпа! Идиот! — закричал он на студента, сатанея. — Убью! — он замахнулся на Ладонщикова погнутым паяльником и, возможно, ударил бы его, но вовремя подоспел Холланд: он успел перехватить руку Вальтера и вырвать паяльник.
— Это ни на что не похоже, — пожурил Вальтера Клинцов, когда Холланд подвел к нему его. — Держите себя в руках.
— Дайте мне пистолет, и я пойду, — угрюмо произнес Вальтер.
Клинцов почти не видел его лица — Вальтер стоял спиной к свету. Лишь капля пота или слеза поблескивали у него на скуле — злой фиолетово-оранжевый лучик.
— Будем ждать возвращения Омара, — как можно спокойнее сказал Клинцов. — И приведите сюда Саида, пусть он будет у нас на глазах.
Глебов позвал Саида, приказал ему сесть.
Саид сел у ребра контрфорса, откуда ему был виден вход.
— Зачем ты отпустил отца? — спросил его Глебов.
Саид в ответ лишь горестно покачал головой.
Возвращение Омара ждали полчаса? — больше, чем диктовалось необходимостью: в прошлый раз, чтобы выставить пищу для ч у ж о г о и проводить Сенфорда Омару понадобилось не более пятнадцати минут.
— Но ведь и выстрела не было, — сказал Глебов. — Значит, еще ничего не случилось.
— Если он не нашел Сенфорда на месте, если Сенфорд ушел с ч у ж и м — такое могло быть, какая-нибудь причина, — предположил Холланд, — это заставляет Омара ждать или искать Сенфорда — вот вам и объяснение его задержки. К тому же, как справедливо заметил Глебов, не было никакого выстрела, никто не слышал, а ведь мы молчали.
— Если Сенфорд ушел с ч у ж и м, — возразил Холланду Вальтер, — что означал тогда выстрел, который мы все слышали? Тот факт, что сейчас нет выстрела, ничего не означает: убить можно и другим способом. Дайте мне пистолет, и я пойду: ведь надо же знать, что там произошло! А-а, черт бы вас всех побрал! — закричал он сквозь стиснутые зубы, ударяя кулаками в стену. — Черт бы нас всех побрал! Всех! Всех!
Холланд рванул его за плечо, повернул к себе лицом и ударил по лицу.
— Заткнись! — заорал он на Вальтера. — Мальчишка! Сопляк! Истеричная дамочка!
Глебов возник между ними с широко расставленными руками. Ладонщиков обнял Холланда и отвел в сторону. Не сделай они этого, быть бы драке. Вальтера, во всяком случае, удалось удержать с большим трудом: понадобилась не только сила Глебова, но и умение Жанны упрашивать и успокаивать.
«Если у Вальтера сдают нервы, — с тревогой подумал Клинцов, — то чего же ждать от других?» — Вслух же он сказал, когда все успокоились:
— Будем ждать еще полчаса. Спроси у Саида, — попросил он Глебова, — не было ли у его отца какого-либо оружия, когда он уходил — ножа, кинжала, топора.
Глебов спросил.
— Саид ответил, что отец ушел с ножом.
— Значит, он охотится за ч у ж и м, — заключил Клинцов. — И мы не вправе ему помешать, — повысил он голос. — У каждого из нас есть такое право — убить ч у ж о г о. Но приказываю здесь еще я! Итак: всем разойтись и заниматься своим делом. Со мной останется только Холланд. Ты, Жанна, — сказал он жене, — тоже оставь меня на несколько минут, помоги, например, Саиду приготовить обед, что ли. И последи, чтобы он не сбежал, не отправился на помощь отцу.
— Хорошо, — неохотно согласилась Жанна. — А за Саидом пусть следят мужчины. Кузьмин, например. Ты слышал, Кузьмин, что приказал начальник экспедиции? — спросила она у дежурившего возле входа Николая Кузьмина.
