Элис, распростертая на полу, бледная даже в свете розового абажура, опять звала меня к окну.
Не сейчас.
Я снял с дивана линялую накидку и укрыл тело.
Пустой коридор, отключенный лифт. Никто меня не видел. Охранник куда-то ушел, пришлось самому открывать наружную дверь.
Три часа ночи. Время цепных собак. Асфальт, твердый, отдавший дневной жар, в щербинах первых недружно павших листьев матово-серой рекой нес меня по городу. Постоянная, верная лунная тень и шаткая, безразмерная и ненадежная - от редких фонарей.
Пегая жучка-побродяжка протрусила навстречу из-за мусорного бака но, не дойдя пары метров, заскулила, отшатнулась и нелепым расхлюстанным галопом кинулась прочь.
У трамвайного пути ремонтники сосредоточенно ковыряли ломами землю, кто-то колдовал с ацетиленовым агрегатом, засыпая карбид, едкую пыль разносило ветром по улице, смешивая с запахами подъездов и подворотен.
Остановилось такси.
- Поехали?
- В другой раз, - обертка от мороженного прилипла к подошве, и я шаркал, пытаясь освободиться.
- Водка нужна? Сигареты?
- Обеспечен.
- Девочку хочешь? - не отставал шофер.
- Не хочу.
- Счастливчик, все у тебя есть- и таксист отправился на поиски страждущих.
Стайка маленьких лягушат резвилась на тротуаре, покинув черноту газонов. Я сбился с шага, пересекая нежданное препятствие, а они, не обращая внимания на полуночного Гулливера, продолжали подлунные резвости.
Лампочка, тлеющая вполнакала, помогла попасть ключом в скважину. Скинув туфли, во тьме я пробрался в свою комнату, боясь потревожить густую тишину. Забиться под одеяло и замереть. Тихое оцепенение жука-притворяшки. Я очень мертвый, не трогайте меня, брошенную на пустыре старую, разлагающуюся падаль, источающую миазмы, смертельные для путника, неосторожно оказавшегося рядом.
7
- Молоко, молоко, кому молоко! - утренний безжалостный крик вместе со свежим ветерком падал из форточки на стол и оттуда разлетался по комнате, отскакивая от стен и увязая в сползшем на пол одеяле.
Голова безвольно каталась по подушке, в одну сторону, в другую, но оторваться от нее не могла.
Откуда-то издалека двигалась моя рука - левая, с часами, двигалась кружным путем, с привалами и отступлениями, во время которых я трижды возвращался в сон, пока не подползла к лицу. Скосив глаза, я увидел ее, запястье с черным ремешком часов, и сразу пожалел, что проснулся. Не из-за времени, четверть восьмого - вздор, ерунда. Перчатка высохшей крови - иное дело.
Я встал у кровати, разглядывая себя. Руки, отдельные пятна - на груди и, зеркало показало - кровь на губах и вокруг рта.
Стигмы? Не надейся.
На подушке, простыне - тоже кровь. Откуда?
Вывод очевиден. Накинув халат, я прошел в спальню хозяйки. Наверное, хозяйки. Ибо в том, что лежало на кровати, распознать Зою Федоровну я не мог.
8
Я уложил электробритву в футляр, футляр - в чемодан. Что еще осталось в комнате моего? Ничего. Я чист. Последний час прошел не без пользы. Вымыт, выбрит, слегка надушен. Ответработник семидесятых не смог бы придраться.
Свежая рубашка молочной голубизны - в тон лицу. Я пригладил подсыхающие волосы.
- Иду сдаваться. В милицию.
А голос подкачал. Голос выдавал человека, повинного в двух смертях. И, если не сдаться, их будет больше. Много больше.
Чемодан я оставлю здесь. Пусть стоит. Последняя прогулка и без того тяжела.
Девять утра. Крайний срок. Я сам себе его установил.
Нехотя я вышел во двор. Голуби расклевывали оброненный творожный сырок, а рыжая кошка, припадая к земле, подкрадывалась к ним короткими перебежками.
- Кыш, - отогнал я птиц, а кошка, укоризненно мяукнув, стала обнюхивать сырок. Жестокие люди сентиментальны. Начинайте утро с доброго дела. Тимуровскую выучку не выковырять, дождем не смыть.
В какую, собственно, сторону идти? Или туда ведут все дороги?
Томясь, я стоял посреди улицы, отсчитывая десятого прохожего, у которого спрошу путь.
- Петр Иванович! Петр Иванович, доброе утро! Вам куда? - тормознула вишневая "Нива". Старичок-фанат Федор Николаевич зазывно приоткрыл дверцу.
- В тюрьму.
- Шутить изволите. Вы завтракали?
- Нет.
- Как удачно! Не откажите, примите приглашение - давеча на прудах вечерял, карасей набрал отборных и с утра в сметане пожарить решил. Да, кстати, слышали? - он помрачнел.
- Что именно?
- Маньяка поймали. Год в страхе весь город держал. Вчера в гостинице двух женщин убил. Не слышали? По городскому радио сообщили, я как раз рыбу чистил. Да садитесь, садитесь, лучшего завтрака в городе не сыскать, честное слово!
Я покорился. Поймали? Год ловили? Ничего, еще один придет. Поест карасей и придет. Или все-таки случилось невероятное совпадение? Смерть Зои Федоровны тоже на нем?
Не стоит обманываться.
- Видите, совсем рядом живу, - кормилец-доброхот остановился у громадного, в квартал, дома. - Седьмой этаж, седьмое небо.
Лифт, в надписях до потолка, насквозь пропахший русским духом, поднял нас к темному короткому коридору.
- Мои хоромы, - Федор Николаевич поколдовал над замком, - заходите.
Рама стальная, двери - тоже. Крепко живет.
- Самая ценная вещь в квартире, - поймал мой взгляд хозяин. - Сын поставил. Мало ли, говорит, на всякий случай, - он провел меня в комнату. - Я мигом.
Обеденный стол, шесть стульев, "стенка", отечественный телевизор, палас на полу. И все равно - не живут здесь. Запах не тот. Засохший кактус у окна - подтверждение. Некоторые по наивности считают кактусы неприхотливыми растениями. Я потрогал его колючки, ломкие, неживые.
- Конспиративная квартира, - разъяснил хозяин.
Я обернулся. Он стоял в проеме, держа в руке пистолет с несуразной дулей на конце ствола.
- Отойдите от окна, там дует. На стульчике устраивайтесь, - он прикрыл дверь в прихожую.
- А караси? Караси-то будут? - стол гладкий, пустой, ни пепельницы, ни вазы. Зачесалось горло, раздраженное после бритья.
- Караси? Увы, смета не предусматривает. После как-нибудь, - он вздохнул с сожалением.
- Тогда я пошел, - мне и вправду стало обидно. Рыбки пожалели.
- Полноте, Петр Иванович! Не притворяйтесь, что не понимаете, вам не идет.
- Чего притворяться? Не понимаю, совершенно не понимаю. Глуп, видно.
- Ладно, растолкую, - Федор Николаевич пододвинул свободный стул, сел, не сводя с меня глаз. - Имеете право знать. Более того, обязаны знать. Как вы их, а? Иностранку и хозяйку вашу? - он хихикнул. - Опасный вы человек, Петр Иванович, с вами ухо держи востро!
- Опасный, - согласился я. Пыль на столе трехдневная.
- Просто злодей, кровожадный злодей! - поклонник шахмат улыбался, но морщины на лице - резкие, напряженные. Нервничает. - Ладно, успокойтесь, не вы убивали, не вы, - он склонил голову на бок, продолжая улыбаться. - Полегчало? Не замечаю. может быть вы, напротив, разочарованы?
- Я знал, что никого не убивал.
- Каким образом, позвольте полюбопытствовать? Уверенность в себе?
- Кровью меня перемазали, а в желудок не закачали. После рвоты я в этом убедился.
- Да, накладка. Учтем. Ну, раз вы спокойны, я расскажу вам все по порядку, с самого начала. согласны?
- Говорите, если необходимо, - ночной недосып проявился зевком - откровенным, глубоким, с мявом. Я не стеснялся.
- Именно необходимо. Вы, я вижу, не выспались? Сочувствую и обещаю - отоспитесь вволю. Но - к делу. Вернее, к слову. Дошло до нашей конторы, какой - не спрашивайте, все равно не скажу, даже вам и даже сейчас, так вот, дошло, что некая американская фирма "Икс" задумала завоевать рынок любопытным рекламным трюком. Выпускает эта фирма суперкомпьютеры и свою новую разработку она решила подать оригинальным способом: добиться выигрыша компьютером звания чемпиона мира по шахматам, и не просто выигрыша, а с вывертом, сенсацией, скандальчиком. Для этого подбирают малоизвестную шахматистку, и делают из нее чемпионку - среди мужчин. Быстро, очень быстро, за год - как раз к появлению на рынке новой продукции. Потом ее разоблачат, шахматам - смерть, компьютеру - слава. Сама машина, вы понимаете, не здесь, а в Штатах, а система связи - в кармане так называемого тренера этой шахматистки. Он следит за игрой подопечной, нажимает в кармане нужную кнопку, сигнал через спутник идет на компьютер, оттуда - назад, в карман тренера, откуда через микротелефон на ушко дамочке. Один турнир выиграет, другой, гран-при и первенство!
