Вбежавшие санитары подхватили его под руки и, не обращая на меня внимание, поволокли под ливень.
- Я! Я - чемпион мира! Мне нет равных! - кричал больной, задирая к небу лицо с торчащей из глазницы шариковой ручкой.
То, что я принял за блокнот, лежало на дощатом полу беседки - небольшая книжечка в мягкой обложке. Я поднял ее. "Этюд глазами гроссмейстера" господина Надераишвили. Опасное чтиво. Я сунул книжку в карман курточки. Здесь очень долгие вечера...
...Соперник сидел, обхватив голову руками, то ли оберегая ее от распиравшей изнутри мысли, то ли пытаясь эту мысль выдавить. Наконец, он остановил часы.
Не он первый. Пустые столики зияли в зале, словно первые воронки Черной бомбежки.
На эстраде - кумачовый плацдарм. Независимые наблюдатели, надежа и опора.
Я протянул бланки партии. Судья рассеянно улыбнулся, покивал головой и полез в папку. Взор его ясно говорил: "Какой Денисов? Почему - Денисов?" - и, вслух:
- Жеребьевка завтра в десять утра, - ему жаль было расходовать чернила на мою шальную единичку.
Я покинул зал. Половина восьмого. Буфет с надписью на дверях: "Исключительно для участников турнира" - по-русски, немецки и английски.
Полезно быстро играть: людей мало, бутербродов много. Кета по цене кита - для людей с хорошей памятью. Ну её... Салатик "Оливье", бутерброды с воронежским окороком в пику напрочь забытому премьеру Рыжкову, стакан томатного сока и - в уголок зала, опять за колонну. Заколонный синдром просто.
Люди постепенно перетекали из турнирного зала сюда, спеша восполнить затраченные силы - не остывшие от перипетий борьбы, розовые, бодрые "вампиры" и бледные, с мелко подрагивающими руками "кормильцы". У "вампиров" аппетит побольше.
Я покачал в руке стакан. И сок нынче другой - без осеннего солнца, без легкой грусти по ушедшему году, так - малокалорийный напиток.
Шумно становится. Прекрасный пол появился. Где мои семнадцать лет...
Умеренно упитанная блондинка шла с подносиком по залу, выглядывая местечко для посадки.
Я прикинул свои шансы. Неплохие: кругом сидят сам-три, четыре, а я - как перс, потерявший букву "т"
Угадал - блондинка ближе и ближе, ресницы вскидываются и темно-голубые, лишенные защитного озонового слоя глаза смотрят на меня.
- Beg your pardon, - я едва разошелся с ней в узком проходе. Свой переход на архаичный английский я отнес на счет чрезмерного волнения, и лишь на выходе из буфета дошло: на карточке, болтавшейся на шее, выведено: "Элис Маклин, Великобритания". Язык и на сей раз опередил мысль.
Ходу, ходу! Иначе сердце не выдержит избытка положительных эмоций.
По лестнице - широкой, парадной, - я спустился в фойе. Редкие любители вяло переходили от монитора к монитору. В углу, вокруг книжного развала, народу погуще. Листают, разглядывают. Даже покупают. Прицениться?
Я подошел к прилавку. Три квадратных метра шахматной литературы. И, рядом - "Камасутра", издание, переработанное и дополненное. Берут активно, жадно. Провинция.
Привидением бродил я по дворцу культуры, скромным вечерним привидением, которого обыватели не только не пугаются, а, напротив, жалеют, относя бледность и худобу на дороговизну продуктов питания.
У кабинки международного телефона - очередь. Кабина новая, оббитая рифленым пластиком "под золото", наискось надпись: "Интернет-телефония. Фирма "Эхо" экономит ваши денежки!" Сэкономить, что ли? Некому мне звонить. Совсем некому.
Вернувшись на второй этаж, я прошел на балкон. Приподнятость над действительностью, соцреализм. Результаты обсуждались спокойно и рассудительно. Первый тур, избиение младенцев. Кому положено - выигрывают, кому положено - проигрывают. Исключения подтверждают правило, один раз и палка стреляет. Главное - впереди.
У них всегда главное - впереди. У них. Раньше и я был - они.
Потянуло ветерком с реки. Какой реки - моря! Видно, приспичило жене головы стать и морскою владычицей, потому и расстарались, превратили речку в окиян.
Дворец культуры стоял на пологом восточном берегу водохранилища, а на высоком западном парил старый город. Трамваи выезжали на длинный-предлинный мост и катили чуть не вприпрыжку, весело позванивая, дразня усеявших парапет рыболовов. Ловите удачу в мутной водице, господа!
Приятный мятный холодок распустился в голове. Альба Регия. Дурманный запах ее струился по морщинам мозга, баюкая, навевая грезы. В полусне глотал я давудин, ловил такси, поднимался в свое пристанище на улице Никольской. Аутоанестезия. Несколько миллионов маленьких серых клеток менялись необратимо, а остальная, пока борющаяся часть мозга отвечала на метаморфоз выбросом внутренних наркотиков-эндорфинов.
Милейшая Зоя Федоровна звала чаевничать, но я, отговорясь усталостью, избежал беседы, звона ложечки о стакан, света лампы. Подушка присосала голову. Отсюда, с кровати, я видел кусочек вечернего неба, темнеющего, меркнущего, и, растворяясь в нем, погружался во тьму и я.
3
Изнутри трамвай звенел не так уж и весело, скорее, истерично-злобно, моськой набрасываясь на заполнившие дорогу грузовики и с моськиным же успехом.
Долгий, до полудня, сон, тяжелый обед в вокзальном ресторане, а в нагрузку и уличные заторы. Я не правительство, дефицита бюджета позволить не могу, вот и трясусь в муниципальном транспорте. Экономлю.
Наконец, трамвай выкатил на мост и понесся вольно, счастливо, стремясь стереть гнусность последнего часа. Вперед, в Москву, в Москву! - но завернет на кольце и поплетется назад, в убогость настоящего.
Ударившись в философию, я едва не проехал остановку. Опаздываю, ах, опять опаздываю, что скажет герцогиня, бедные мои ушки-усики!
Сей раз жребий швейцарки отвел мне правую, "чистую" половину зала. Публики побольше, и вообще... солиднее. Лишь парвеню вроде меня смазывают картину. Пройдет тур-другой, и все окончательно сядут на свои места.
Молодой боец смотрел укоризненно. Каюсь, каюсь, заставил ждать, часы отмерили четверть часа моего времени. Я уселся, поправил фигуры, придвинул к себе бланк...
... Дубовая, низкая дверь на вершок вросла в плотную селитряную почву. Киркой я долбил, рвал, кромсал слежавшуюся землю, а сзади наползал тошнотворный дым газовой гранаты. Отпугнет на полчаса, не больше, а потом - одна надежда на "калаша", висевшего на груди. Выстрелы со стороны Ивана смолкли, пропал друг, но скорбеть будет время, если сам выберусь. Пара ударов по замку, и путь в погреб свободен. Выложенные известняком стены на удивление сухие, на потолке - паутина, кого они ловят? Свет фонаря упал на стеллаж с брезентовым свертком. Нож трудно распорол ткань, часы на руке пищали, предупреждая о рое рентгенов, и, наконец, тускло отсветил нетронутый ржавчиной цилиндр, маленький, с молочный, бидончик.
Наверху заскрипели петли, похоже, газовый барьер не остановил мертвецов, и я с сожалением отвел взгляд от находки. Ничего больше не имело значения, раз я отыскал ее - атомную бомбу образца одна тысяча девятьсот восьмого года...
...Холодное, мокрое прикосновение перевело во внешний мир - реальный, вещественный, где можно вернуться на прежнее место и застать прежних людей - иногда.
Супротивник отпустил мою руку.
- Я бы хотел, - как-то робко предложил он, - разобрать нашу партию, пройтись по ней вместе...
Я глянул на доску. Да, дайте мне пару деньков, и я отвечу - чья взяла. Может быть, правильно отвечу. Зато со временем вопросов нет: у меня прибавилось двадцать минут, у соперника - просрочка. На тридцать третьем ходу.
- Не в моих правилах анализировать наспех, - я вложил в голос высокомерие всех виденных киногероев. И - удалось, обидел человека. Вот какой я нехороший.
Подходя к судейскому столику, я решился взглянуть на бланк. Почерк чужой - наклон влево, буквы крупные, корявые. Проблемы с чистописанием, ко всему прочему.
