В условиях, когда Англия снаряжала экспедицию на Балтику, чтобы бомбардировать Петербург, оставалось немного шансов, что султан Селим подпишет мир с Россией. Он только что казнил великого визиря, назначил на этот пост воинственного Юсуф-пашу и собрал новую армию. Англичане и пруссаки подготовили ультиматум, армии и боевые корабли.

Теперь Потемкин срочно потребовался в Петербурге.

10 февраля 1791 года он выехал из Ясс. Отправляясь в столицу, он, по некоторым рассказам, говорил, что «нездоров и едет в столицу зубы дергать», то есть бороться с фаворитом государыни Платоном Зубовым, но думается, в разгар Очаковского кризиса у него имелись более серьезные заботы. В Петербурге на этот раз его ждали с особым трепетом. «Все министры в панике, — доносил шведский посланник граф Стединг Густаву III. — Все в волнении перед появлением этого сверхъестественного человека. Никто не осмеливается принимать решений до его приезда».^[939]

— Ваше величество, — спросил Стединг на одном из приемов императрицу, — надо ли верить слуху, что князь Потемкин привезет с собой мир?

— Это возможно, — отвечала Екатерина, и добавила, что светлейший — большой оригинал и она позволяет ему делать все, что он хочет. — Он любит делать мне сюрпризы, — заключила императрица.

Навстречу светлейшему отправили дворцовую карету, по ночам дороги освещали факелами в течение недели. Граф Брюс во главе делегации ждал его на одной из станций на Московском тракте, не осмеливаясь даже раздеться на ночь. Чтобы заранее обсудить с Потемкиным политические дела, встречать его выехал и Безбородко.^[940]

Тем временем как Фридрих Вильгельм собрал в Восточной Пруссии 88-тысячное войско, а лорд Хоуд снарядил в Спитхеде 36 линейных и 29 вспомогательных судов, князь Таврический вез в Петербург новую любовницу и готовился дать самый необычайный в истории России бал.

Когда 28 февраля 1791 года Потемкин въехал в Петербург по дороге, освещенной сотнями факелов, императрица сама поспешила ему навстречу. Она снова подарила ему Таврический дворец, который за два месяца до этого выкупила в казну.

«Хотя все давно ждали этого события, хотя я очень много слышал о власти и влиянии этого человека, но то возбуждение, которое охватило общество, та торжественность, с какой его встречают, потрясли меня, — писал шведский дипломат Ян-Якоб Йеннингс. — С тех пор, как он приехал, нет иной темы для разговоров. Что делает князь, что будет делать? Где обедал, где обедает, где будет обедать? Аристократы, купцы, писатели — все столпились у его дверей и заполонили его приемные».^[941]

«Авторитет князя Таврического высок, как никогда прежде, — отмечал Стединг. — Все, что блистало до его появления, померкло; вся Россия пала к его ногам». Им восхищались — и ему завидовали. Дамы носили его портрет в медальонах. На вечерах исполняли написанную к его приезду «Оду Потемкину».^[942]

Придворные — Николай Салтыков, Завадовский, Иван Чернышев, Безбородко, Остерман, Строганов, Брюс — соревновались в пышности балов в честь победителя. Публика терялась в догадках о том, кто же новая любовница светлейшего. Придворные готовили балы в честь княгини Долгоруковой — как вдруг заметили, что он почти не посещает ее. Она сказалась больной, но Потемкин так к ней и не приехал, и через некоторое время она уехала в Москву.^[943]18 марта принц Нассау-Зиген дал обед, на котором подавали любимые блюда князя — осетрину и стерлядь. На этом вечере светлейший, явившись в усыпанном алмазами мундире великого гетмана, преподнес гостям еще один деликатес — Софию де Витт.

Ее появление на балу Нассау стало «величайшей сенсацией», записал Йеннингс. Окончив карточную игру, Потемкин говорил с ней одной, а гости смотрели на них во все глаза: «женщины с раздражением и любопытством, мужчины с вожделением и восхищением».^[944] 

25-летняя гречанка София де Витт, с белокурыми кудрями, голубыми глазами и благородным профилем, была «самой очаровательной женщиной Европы тех лет». Она была родом из Стамбула. Когда ей исполнилось двенадцать лет, ее мать, торговка зеленью, продала ее польскому послу, поставлявшему красавиц Станиславу Августу, а ее сестру — одному из турецких пашей. Скоро красавицу заметил майор де Витт, сын губернатора польской крепости Каменец-Подольск, и, купив ее за 1000 дукатов, женился на ней в 1779 году. Витт послал ее в Париж с принцессой Нассау-Зиген обучаться хорошим манерам и французскому языку.

«Прекрасная гречанка» околдовала столицу Европы. Ланжерон видел ее в Париже и восхищался «самыми нежными и восхитительными глазами, какие когда-либо создавала природа», но вряд ли заблуждался относительно ее хитрости и холодного сердца.^[945] «Наивность и невежественность, вероятно, напускные» лишь усиливали ее очарование. Весь Париж восхищался ее прекрасными глазами. Когда ее спрашивали, как она себя чувствует, она отвечала: «Мои прекрасные глаза болят», — чем приводила общество в восторг.^[946] Хосе де Рибас обратил на нее внимание и представил Потемкину под Очаковом. В Яссах и в Бендерах ее видели в греческом костюме. Сначала она стала конфиденткой Долгоруковой, — а затем заняла ее место. Потемкин назначил ее мужа губернатором Херсона.

Императрица преподнесла г-же де Витт алмазные серьги. Ее супруг заявлял, что она войдет в историю как друг царского дома и добавлял: «Князь не любовник моей жены, а просто друг, потому что если бы он стал ее любовником, я прервал бы с ним всякие отношения». «Вы единственная женщина, — говорил ей Потемкин, — которая удивляет меня». Она отвечала: «Я это знаю. Если бы я была вашей любовницей, вы быстро бросили бы меня, а вашим другом я останусь навсегда». Разумеется, никто этому не верил, но скоро все стали замечать, что Потемкин теряет к ней интерес.^[947]

Чтобы отметить взятие Измаила и выразить свое презрение к планам англо-прусской коалиции, светлейший решил дать праздник. Говорили, что он ведет переговоры о субсидий, которая Россия предоставит Густаву III. Англия также предлагала Швеции 200 тысяч фунтов за возможность использования шведских портов во время будущей войны против России. Но было ясно, что цена упадет, лишь только будет преодолен Очаковский кризис. Поэтому Потемкин, с одной стороны, затягивал переговоры с шведским посланником, а с другой — на случай военных действий отправил Суворова инспектировать войска на шведской границе.

Шведскому посланнику Стедингу казалось, что Потемкина занимают только бриллианты. Он в изобилии украшал ими свой мундир, рассматривал их, любовался алмазами на портрете Екатерины, который носил на груди. Он привез шведа в Таврический дворец, провел его через пятьдесят зал, заставил «все рассмотреть и всем восхититься, потом усадил в свою карету, рассуждая только о себе самом, о Крыме и Черноморском флоте». Стединг присутствовал на многочисленных репетициях праздника. Двести музыкантов, помещенных на хорах в большом зале, играли для двоих слушателей: для светлейшего и Стединга. Потом сотня танцоров исполняла кадриль. Репетиции начинались в 3 часа дня и заканчивались в 9 часов вечера, «и не было ни единого мгновения, когда бы я мог обратить внимание князя на шведские дела. Вот какой человек, — заканчивал Стединг депешу своему королю, — управляет этой империей».^[948] Потемкин говорил всем и каждому, что иностранные дела его не волнуют, а он думает теперь только о предстоящем празднике.^[949]