Теперь Потемкин пожелал собственными глазами увидеть Константинополь. «Что если я из Крыма на судне приеду к Вам в гости? — писал он русскому послу в Турции Булгакову. — Я без шуток хочу знать, можно ли сие сделать?» Желание Потемкина было не только романтическим порывом. Конечно, он жаждал увидеть Царьград, но главной его заботой было обустройство южной России, а для этого он нуждался в мире с Портой. Возможно, он хотел лично договориться об этом с султаном. Булгаков, надо полагать, содрогнулся от мысли о таком вояже. 15 марта он ответил Потемкину, что, хотя того почитают в Турции русским великим визирем, организовать подобный визит чрезвычайно затруднительно.^[476] Константинополя Потемкин так и не увидел, но судьба вела его на юг. Отныне он собирался «первые четыре или пять месяцев года всегда проживать в своих наместничествах».^[477] В середине марта 1784 года князь снова уехал из Петербурга. Надо было спускать на воду корабли, строить города, основывать царства.

«Я ежечасно сталкиваюсь с новыми, фантастическими азиатскими причудами князя Потемкина, — писал граф де Дама, наблюдавший деятельность наместника юга в 1780-х годах. — За полчаса он перемещает целую губернию, разрушает город, чтобы заново отстроить его в другом месте, основывает новую колонию или фабрику, переменяет управление провинцией, а затем переключает все свое внимание на устройство праздника или бала...»^[478] Так воспринимали князя европейцы, видевшие в нем восточного сатрапа, заказывающего новые города так же, как платья для своих любовниц. Они полагали, что русские варвары неспособны по-настоящему заниматься делами, как французы или немцы. Когда же оказывалось, что Потемкин действительно благоустраивает вверенный ему край, да еще с поражающим воображение размахом, его завистники, как иностранцы, так и соотечественники, придумывали сказки про «потемкинские деревни».

То, что он совершил за пятнадцать лет своей государственной деятельности — поразительно. «Основание первых городов и поселений пытались осмеять, — писал один из его первых биографов. — И тем не менее эти учреждения заслуживают нашего восхищения [...] Время подтвердило наши наблюдения [...] Послушайте тех, кто видел Херсон или Одессу».^[479] Сегодня «потемкинские деревни» — города с многомиллионным населением.

Россия знала два периода мощной экспансии на юг: в царствование Ивана Грозного, присоединившего Астраханское и Казанское ханства, и в правление Екатерины Великой. Политическая идея была не нова: колонизация, писал В.О. Ключевский, являлась «основным фактом русской истории». Но Потемкин уникально сочетал творческие идеи предпринимателя с вооруженной силой военачальника и дальновидностью проницательного государственного деятеля. Если при Панине Россия следовала «северной системе», то Потемкин перенаправил внешнюю политику империи с севера на юг.

Наместником Новороссии, Азова, Саратова, Астрахани и Кавказа Потемкин стал вскоре после начала своего фавора, но с конца 1770-х годов, а особенно после присоединения Крыма, он сделался в полном смысле соправителем Российской империи. Как Диоклетиан некогда понял, что Римская империя расширилась настолько, что нуждается в двух императорах — Западном и Восточном, — так Екатерина отдала южную Россию в полную и безраздельную власть князя. Потемкин был рожден для огромных пространств. В Петербурге им двоим было тесно.

Власть Потемкина распространялась и в вертикальном, и в горизонтальном направлениях: он возглавлял Военную коллегию и являлся главнокомандующим иррегулярных войск, то есть в первую очередь казаков. Новорожденный Черноморский флот подчинялся не петербургскому адмиралтейству, а ему. Но самое главное — его власть зависела от него самого, его собственного престижа и успехов — таких, как присоединение Крыма, — а не от близости к Екатерине.

Светлейший демонстративно властвовал на юге как император. Названия и границы областей менялись, но это касалось только территорий, присоединенных между 1774 и 1783 годами, от Буга на западе до Каспия на востоке, от Кавказа и Волги почти до Киева. Ни один русский монарх, ни до, ни после Екатерины, не делегировал никому таких полномочий. Но и отношения ее с Потемкиным были уникальны.

Потемкин завел на юге собственный двор, дополнявший северный и соперничавший с ним. Как подобает царю, он заботился о простом народе, презирал дворянство и раздавал чины и имения. В путешествиях его сопровождала огромная свита; в городах его приветствовали вся провинциальная знать и весь народ; его приезд отмечали пушечным салютом и балами. Но дело не ограничивалось декорациями. Издавая указы от имени императрицы, он перечислял также и все свои титулы и ордена, как делают царствующие особы. Власть его была практически абсолютной: все его подчиненные, включая инженеров и садовников, имели военный чин, и он отдавал им военные команды.

Князь любил создавать видимость величественной праздности таким его и запечатлели многие мемуаристы, — но это была только поза. Он разрушал свое здоровье непосильной работой. Может быть, его поведение можно сравнить с притворством самолюбивого отличника, который делает вид, что никогда не делает уроков, а сам зубрит по ночам. В начале 1780-х годов он вел управление через свою собственную канцелярию, состоявшую не меньше чем из пятидесяти человек, включая ответственных за переписку на французском и греческом языках. У него был собственный премьер-министр — Василий Степанович Попов, которому он, как потом и императрица, безгранично доверял. Так же, как его начальник, Попов играл в карты всю ночь, спал до середины дня, но в любое время суток был готов откликнуться на призыв князя: «Только и слышно было «Василия Степановича», да «Попова», «Попова», да «Василия Степановича». Попов заведовал канцлярией светлейшего. Столь же неутомимый Михаил Леонтьевич Фалеев, молодой купец, с которым Потемкин познакомился во время Первой русско-турецкой войны, стал его квартирмейстером, подрядчиком и соратником в исполинских трудах. Потемкин сделал этого гениального предпринимателя дворянином, и его, что редко бывает с купцами-выскочками, почитали и любили в городе, который он построил вместе со светлейшим, — Николаеве.^[480]

Потемкин пребывал в вечном движении, за исключением дней, когда его подкашивала депрессия или лихорадка. Сколько бы городов он ни основывал, где бы ни находился, один в кибитке, на сотню верст обогнав свою канцелярию, или в одном из своих дворцов, столицей юга оставалась вечно творящая— и всегда чем-то мучающаяся — персона самого князя.

Карьера Потемкина началась и окончилась рядом с казаками. Сначала он расформировал Запорожское войско, а потом восстановил его, уже в составе регулярной армии.

На острове в середине Днепра существовала уникальная республика из 20 тысяч воинов, контролировавших огромный треугольник незаселенных земель к северу от Черного моря. Запорожцы не сеяли и не пахали — то был удел рабов, а они пользовались свободой: само название «казак» происходит от тюркского слова «свободный». Запорожская Сечь, как большинство казачьих воинств, представляла собой грубую форму демократии; на время войны избирался гетман или атаман. Войско жило по своим законам: предателей завязывали в мешок и сбрасывали в пороги, убийц хоронили заживо, привязав к жертвам преступления. Женщины, для сохранения дисциплины, в Сечь не допускались.