Низкое жаркое солнце плавало в густой сероватой мгле, монотонный звон цикад, казалось, струйками стекал с неподвижных вершин деревьев, и какое-то неопределенное, томительно нараставшее беспокойство вливалось с тяжелым влажным дыханием болота.
В эти часы работа почти была невозможна, и Ильин по возвращении из лаборатории долго лежал на постели, пассивно перебирая в уме события последних месяцев. Разорванными тенями проходили и снова таяли бессвязные обрывки мыслей. Моментами ярко вставала перед глазами родина, такая сейчас недосягаемо далекая, что образы прошлого казались видениями какого-то иного, покинутого и уже навсегда недоступного мира.
Теперь только порывом дикого помешательства Ильин мог бы объяснить подписание пятилетнего контракта, оторвавшего его от мира нормальных живых людей. Правда, он еще молод, а пять лет — это всего лишь пять… Но тут же Ильин горько усмехнулся и, выругав себя за наивность, порывисто поднялся с постели.
Ведь не через пять лет, а вот уже совсем скоро — кто знает, может быть, даже через несколько дней! — все разрушая кругом, совьется в огненный клубок отчаянное предприятие Дюпона, и заранее можно сказать, что не очень велики будут тогда для них самих шансы выбраться целыми из бури, которая разразится в Ниамбе.
Но кроме них, здесь была Мадлен. И он пока даже приблизительно не представлял, с какого конца подойти к задаче спасения молодой женщины.
Минуту Ильин оставался в нерешимости, потом надел пробковый шлем и решительно двинулся к дому капитана.
Он и сейчас не знал, как и о чем придется говорить с Мадлен. Он чувствовал только, что оставаться в бездействии больше нельзя и что для самой безопасности Мадлен нужно как-то перебросить мостик через разъединяющую их пропасть условностей.
Ленуары оказались одни. Капитан равнодушно поздоровался с Ильиным и сейчас же возобновил монотонное хождение по диагонали от одного угла комнаты к другому, — это была его обычная манера, когда он о чем-либо напряженно думал.
Мадлен молча сидела в углу. Видимо, она обрадовалась приходу Ильина, но затем как-то сразу потухла и на его слова отвечала редкими и короткими репликами.
Капитан, не обращая внимания на жену и гостя, да, пожалуй, и не замечая их присутствия, продолжал мерно и быстро ходить по комнате. Иногда, очевидно, в ответ на свои мысли, он слегка улыбался — и сейчас же ускорял шаг.
Мадам Ленуар вдруг заговорила необычно для нее резким тоном:
— Знаешь, Марсель, если ты не можешь думать о чем-нибудь иначе, то, может быть, ты выберешь для этого другое место? Я не обижаюсь на то, что мы для тебя сейчас вообще не существуем, но я чувствую, что твоя привычка часами мерить комнату, не видя ничего окружающего, действует мне на нервы.
Капитан остановился, явно с неохотой оторвавшись от своих мыслей.
— Нервы у тебя испортились от скуки, — возразил он. — Вот если бы ты интересовалась моей работой… Ну да, пожалуйста, не возражай! Я достаточно знаю твое отношение к этой теме. Ничего! Через четыре-пять лет моя миссия здесь будет в основном закончена, и мы снова вернемся в цивилизованный мир.
Мадлен резким движением поднялась со стула, и Ильин с удивлением в первый раз за все их знакомство увидел на лице молодой женщины жесткое и решительное выражение.
— Пять лет? — спросила она. — И ты серьезно думаешь, Марсель, что я останусь здесь еще пять лет!.. Ты понял ли, что ты сказал?
Капитан изумленно взглянул на жену и, видимо, окончательно отрешившись от занимавших его мыслей, подошел к столу и опустился в кресло.
— Погоди, Мадлен, — уже серьезно сказал он. — Ведь ты же понимаешь, что начатое здесь дело не может закончиться в ту минуту, когда мне это захочется. Значит, мне физически невозможно отлучиться отсюда, просто потому, что меня никто не мог бы заместить.
— А почему бы, капитан, — вмешался Ильин, — вам не отправить на время вашу жену в Европу?
Ленуар обернулся и широко открыл глаза.
— Чтобы через месяц наши здешние дела со всеми пикантными подробностями описывались во всех иностранных газетах? — возразил он. — Да вы же наивный ребенок, Ильин! Мадлен — женщина. Вдобавок — совершенно не интересующаяся моей работой. Я представляю, как она будет жаловаться своим родственникам и знакомым на жизнь в Ниамбе. В первую очередь, конечно, достанется мне, а затем выплывут на свет мои гориллоиды… Не возражай, пожалуйста, Мадлен! Что бы ты ни обещала, я ведь знаю, что это объективно неизбежно, потому что ты женщина, а женщина…
— Не человек, — вставил Ильин.
— Конечно, не вполне человек! Хотя должен отметить, что и среди лиц, носящих брюки, не так много настоящих мужчин. Да чтобы не ходить далеко… Не сердитесь на меня, Ильин. У вас широкие плечи и великолепные мускулы, но вы баба, Ильин. Очевидно, просто от рождения, так что вы здесь совершенно ни при чем. Сказать вам, какова будет ваша дальнейшая жизнь? Прежде всего, вы отработаете свои пять лет в Ниамбе. Правда, отработаете с большим трудом. Будете киснуть хуже ее. — Ленуар кивнул в сторону жены. — Будете думать о самоубийстве, но с собой не покончите. Будете мечтать о побеге, но планов своих в исполнение не приведете, потому что вы неспособны на решительный поступок. И даже с ума не сойдете, что со многими случается, так как у вас совершенно здоровое и нормальное тело.
Ильин молча переждал паузу, сделанную Ленуаром.
— Это относительно вас, — опять заговорил капитан. — А тебе, Мадлен, я скажу вот что. Через четыре-пять лет ты выйдешь отсюда вместе со мной. Ты разделишь со мной безмерную славу грозного подвига, потому что выход в свет рожденных здесь чудовищ будет великим днем в жизни нашей родины и цивилизации. Тогда ты вознаградишь себя за все, а пока ты останешься здесь со мной, так же, как он и многие другие, как бы им ни хотелось этого избежать.
Мадам Ленуар опять встала и, встряхнув головой, ответила так же, как говорил он, холодно и твердо:
— Этого не будет, Марсель. Мне не нужно того, что ты предлагаешь мне через пять лет; эти пять лет жизни принадлежат мне, а не тебе, и тебе я их не отдам. Да просто я не смогла бы сделать этого, если бы и согласилась, потому что…
Она снова опустилась на стул и закрыла глаза рукой.
— Я не могу больше, — сказала она вдруг изменившимся и задрожавшим голосом. — Я скорее покончу с собой в этой топи, но я не могу прожить здесь даже и один еще год…
Капитан внимательно посмотрел на жену и чуть усмехнулся.
— Ничего этого, конечно, не будет, — спокойно возразил он, — в особенности проекта с болотом. Я еще допустил бы подобную возможность в другой обстановке — ну, скажем, высокий обрыв над морской пучиной. Это было бы, по крайней мере, так сказать, поэтично. А то представь себе: такая изящная дама, барахтающаяся в черной полужидкой грязи!
Он расхохотался и уже весело и ласково добавил:
— И не будь глупой, Мадлен, а то смотри, какой кислый разговор мы затеяли при Ильине. У него от сочувствия тоже глаза почти на мокром месте.
Ильин, до сих пор молча сидевший у окна, поднялся и взял шлем. Слова Ленуара не оскорбили его. Ведь этот несчастный капитан не знал, что теперь для Ильина дело идет не о самоубийстве и не о побеге. Но стало мучительно неловко перед Мадлен. Это был первый случай, когда при посторонних обнажалась трещина, разделявшая капитана и его жену, и, очевидно, слишком уже натянулось что-то между ними, если такой разговор мог произойти в присутствии постороннего. Он молча поклонился и направился к дверям, но Мадлен решительным жестом остановила его.
— Я очень прошу вас остаться, — сказала она. — У меня такое настроение, что мне бы не хотелось быть сейчас одной.
Капитан взглянул на побледневшее и немного растерянное лицо Ильина и уже совсем дружелюбно усадил его в кресло:
— Сидите, Ильин. Мадлен должна сейчас выпустить заряд кислых слов. Вы как раз подойдете в качестве сочувствующего слушателя, а я для этого очень мало приспособлен… И не сердись на меня, Мадлен, — мягко добавил он, — я знаю, что тебе скучно и тяжело. Но ведь другого исхода нет. Хотим мы или не хотим, но великое дело, начатое здесь, требует от каждого из нас известной жертвы… Я ухожу сейчас по делу к профессору Крозу и часа через полтора вернусь к обеду. Надеюсь застать тебя уже в хорошем настроении!
