Делать пока было нечего, и часов до пяти Ильин болтался по окрестностям, а затем отправился обедать. Здесь впервые ему пришлось соприкоснуться со своими будущими сослуживцами, и первый блин этот вышел круглым и плотным комом.

Столовая была отделана весьма изящно. Стильная мебель, стены, облицованные каким-то темным деревом, почти художественная сервировка стола — все это здесь, в тропической Африке, показалось Ильину неожиданным. Через широкие двери виднелась вторая такая же большая комната с мягкой мебелью и роялем.

Ильин уселся у края длинного общего стола, положил на стул шляпу, сообщил подошедшему гарсону свое имя и в ожидании обеда принялся рассматривать окружающую публику. В комнате находилось лишь несколько человек, так как большинство обедающих уже разошлось. С первого же взгляда Ильин понял, что его запыленные ботинки, весьма посредственно сшитый пиджак и мягкий воротник рубашки мало гармонировали с костюмами остальных обедающих.

До чего трудно человеку избежать психического давления со стороны других особей человеческого рода, даже если они кажутся ему бесконечно далекими, ничтожными и чужими! Ильина скребнул по настроению взгляд сидевшего напротив высокого старика профессорского вида, который, приподняв брови, удивленно дважды провел глазами вдоль его фигуры. Что значило для Ильина мнение беседовавшей со стариком полной, лет сорока, довольно основательно подрисованной дамы? Однако краска невольно залила его лицо, когда она в свою очередь подробно осмотрела костюм вновь прибывшего и слегка пожала плечами.

Через несколько минут дама поднялась, заглянула в висевшее напротив зеркало и вместе со своим спутником направилась в соседнюю комнату. Через широкие двери было видно, как они, смеясь, разговаривали с каким-то молодым офицером. Ильину показалось, что разговор шел о нем, потому что раза два собеседники оглянулись в его сторону. Затем все трое прошли через столовую к выходным дверям.

Лейтенант был настолько вытянут, и такое сознание своего величия выражалось в нем от кончиков сапог до пробора над гладко выбритой физиономией, что на этот раз уже Ильин с некоторым интересом раза два провел по нему глазами, и их взоры на мгновение встретились. По лицу лейтенанта скользнула брезгливая улыбка. Может быть, виною тому было чувство досады, испытанное минуту назад, но внезапно слепой гнев ударил Ильину в голову, и, не отдавая себе отчета в том, что он собирается делать, Ильин быстрым движением поднялся со стула и шагнул вперед.

Однако лейтенант уже прошел, и Ильин снова опустился на свое место. Руки его слегка вздрагивали. Столовая была почти пуста, и за исключением лакея, который смотрел на него с выражением некоторого недоумения, никто не заметил его стремительного движения и возбужденного вида.

Поспешно проглотив обед, Ильин нахлобучил шапку и вышел в сад. Все это было абсолютно глупо. Хорошо еще, что так обошлось и он не учинил скандала в первый же день по прибытии, а то какой был бы срам возвращаться сейчас же в Москву и снова являться к профессору Колпакову с просьбой принять на службу!

В будущем до подобной слабости себя допускать нельзя, но нельзя и ручаться, что, близко соприкасаясь со здешним обществом, он не напорется на какую-нибудь глупую историю. Пренебрежительного к себе отношения он, Ильин, никогда не допустит, какие бы это последствия не имело. Однако рисковать вылетом из института тоже не следует. Отсюда вывод — поскорее заняться тем, для чего он приехал: работать, составлять себе имя, взять все что можно от Африки и поменьше путаться с этой сомнительной публикой. А обедать он будет дома.

На следующий день Ильин познакомился с Кремье, который оказался высоким, стройным, несмотря на свои пятьдесят лет, и очень элегантным, даже в лабораторном халате, мужчиной. Держался он холодно, но просто, и непродолжительный разговор вполне разъяснил Ильину его положение.

Оказывается, он был приглашен в лабораторию Идаева по его же рекомендации и настоянию, но затем было решено оставить Ильина на территории института. Дело в том, что в Ниамбе развернута работа, не подлежащая по различным причинам оглашению, и доступ туда чрезвычайно ограничен. Кроме того, Идаев тяжело заболел, и хотя жизни его не угрожает опасность, но на скорое выздоровление его мало надежды. Поэтому Ильину предлагается занять место ассистента в лаборатории Кремье. Профессор несколько знаком по литературе с работами мсье Ильина и считает, что мсье будет для него чрезвычайно ценным сотрудником. В случае его несогласия администрация, принося свое глубокое извинение, конечно, оплатит обратный проезд и возместит все прочие издержки.

Мсье Ильин согласен остаться? — Он, Кремье, очень рад и просит своего нового коллегу принять с завтрашнего дня участие в оборудовании лаборатории, которая находится сейчас в стадии развертывания.

Со времени прибытия Ильина в институт прошло уже более недели, но приступить к работе еще не удалось, так как красились стены, прокладывались трубы, и вообще все в лаборатории было перевернуто вверх дном.

С другой стороны, благодаря этому завязалось знакомство Ильина с Дюпоном. Плотный, чернявый, с квадратной физиономией механик-водопроводчик, торчавший по своим делам целыми днями в лаборатории, оказался очень веселым и разговорчивым парнем. Собственно, нельзя было точно установить, когда от деловых замечаний по поводу укладки труб они перешли к посторонним разговорам, из которых получилось затем нечто вроде дружеских отношений.

Молчаливость никогда не входила в число добродетелей Ильина, а вместе с тем как-то вышло, что с Кремье невозможно было поддерживать какой-либо разговор, кроме чисто делового. С прочими же научными работниками и вовсе не было общения.

Конечно, первое время разговоры с механиком велись со всей необходимой дипломатией, потому что… черт его знает?., и вообще никогда не следует говорить лишнего, особенно в чужих местах. В этом же роде держался сначала и Дюпон: охотно слушая рассказы о советской республике, сам говорил мало и осторожно. Отсюда Ильину было легко сделать соответствующий вывод, после чего разговаривать стало проще.

В институте Дюпон служил около года, но о содержании происходившей здесь работы ничего не знал, да и мало этим интересовался. Об Идаеве он также ничего не слышал. Что же касается Ниамбы, то о ней Дюпон сообщил Ильину довольно бестолковые и несообразные вещи. Разговор на эту тему зашел на третий или на четвертый день после того, как Ильин засел в амбулатории. На вопрос Ильина Дюпон немного помялся, потом взглянул на собеседника и вдруг широко улыбнулся.

— Знаете, — сказал он, — я бы вам не советовал расспрашивать здесь всех и каждого об этом заведении. Дело в том, что вокруг Ниамбы наворотили какую-то особую тайну. На службу туда принимают только по контракту на пять лет и без права выезда раньше срока. Я думаю, что администрация вряд ли придет в восторг, узнав, что вы интересуетесь этим местом. Да, впрочем, я и сам знаю о Ниамбе очень немного. Только вы никому не рассказывайте, что я говорил с вами об этом. Порядки здесь строгие, и я, наверное, полетел бы за это со службы… обратно через океан, в Европу.

Ильин засмеялся.

— Думаю, что мне тоже нет особого расчета объявлять во всеуслышание, что я интересовался вашими маленькими секретами. А спрашиваю о Ниамбе я только потому, что меня самого пригласили именно там работать, а затем неизвестно почему планы переменились.

Механик на минуту задумался.

— У меня есть там приятель-негр, работающий на пристани, — сказал он, — но я его давно не видал. Вообще же болтают черт знает что, а насколько это правда, я сказать не могу.

Ильин выжидающе молчал.

— Ну… Во-первых, при мне оттуда никто не возвращался — ни белый, ни черный, за исключением двух-трех лиц из администрации. Во-вторых, туда везут много материалов, приборов и продовольствия. В-третьих, Ниамба — остров среди такого болота, по которому нельзя пройти ни в какое время года. И потом… за последние годы туда привезено несколько больших партий негритянок — этак, пожалуй, несколько сот, если не больше. Скажите, на какого черта им могут быть нужны негритянки?..