Мадам Ленуар остановилась и подняла глаза на своего спутника. Ильин также остановился и тихо спросил:

— Скажите, вы верите, что я говорил с вами сейчас как товарищ и друг? И если хотите, вы больше меня не увидите.

Молодая женщина несколько мгновений смотрела на склонившееся над ней лицо, затем так же тихо ответила:

— Верю.

Ильин пожал ее руку и молча повернул в боковую аллею.

Дюпон был до последней степени возмущен, когда Ильин передал ему (с некоторыми, конечно, пропусками) разговор с мадам Ленуар, и в первый раз за все время их знакомства голос механика зазвучал злобно и жестко.

— Я никогда не стал бы с вами связываться, — сказал он, — если бы мог допустить, что вы способны сообщить тайну постороннему, да еще салонной красавице!

Ильин с возмущением прервал его:

— Мадлен Ленуар особенная женщина, и…

— Особенная! — Дюпон с безграничным презрением протянул это слово. — Все они особенные. Будьте покойны, вчера же вечером она все ваши излияния передала муженьку…

Ильин с внезапно вспыхнувшей злобой вскочил с места, но механик не дал себя прервать:

— Ухаживали бы за ней сколько влезет, ведь дал же я вам на это свое благословение. Да хоть влюбляйтесь, черт возьми. Самое было бы богоугодное дело. Так нет, разнежничался, сантиментов напустил, жене врага выложил свои планы, а теперь и сам сядет и погубит дело, от успеха которого зависит, быть может, жизнь миллионов.

Дюпон был так озлоблен, что не стал слушать дальнейших объяснений и, круто повернувшись, не прощаясь, пошел домой.

Со времени последнего разговора с мадам Ленуар прошло уже более недели. Ильин раза два заходил к капитану, но сидел недолго. Ленуар был по обыкновению очень приветлив, Мадлен держалась просто, но говорила мало, и раза два-три Ильин поймал на себе ее взгляд.

Ахматов изготовил наконец несколько гигантских лягушек в четыре-пять кило весом и теперь носился с ними как с писаной торбой. Однажды притащил в гостиную к мадам Ленуар, но та его тут же выпроводила. Вот и все события за неделю.

Впрочем, как-то в лабораторию зашел для переделки ацетиленовой печи Дюпон. Пользуясь случаем, он рассказал Ильину новости об обезьяньем лагере.

Во-первых — часть новых бараков уже была готова, и Дюпон целыми днями работал там — главным образом над оборудованием кухонь. Во-вторых — воинские занятия шли полным ходом, причем к ним были привлечены даже группы очень молодых гориллоидов (раннее по сравнению с человеком наступление половой зрелости у гибридов позволило Крозу взрастить за полтора десятка лет два поколения гориллоидов[17]. В-третьих — капитан испробовал действие спирта, и результат был настолько уморительный, что механик при одном воспоминании об этом опыте принялся хохотать во все горло.

После первой же чарки гориллоиды пришли в телячий восторг: плясали, выли, в конце концов передрались…

Награждены были лучшие стрелки, причем после первой же доброй чарки гориллоиды пришли в телячий восторг: плясали, выли, потом бегали на четвереньках и в конце концов передрались друг с другом, за что и получили при вытрезвлении хорошую порку.

Тем не менее, по словам Дюпона, капитан остался доволен результатом и говорил, что получившие награду из кожи лезли, чтобы заслужить повторение. По реке прибыло несколько бочек спирта; часть его поместили в главном складе, а часть — «на текущий расход» — по ту сторону стены, в кладовой лагеря гибридов.

Все это подавало значительные надежды, но Дюпон считал, что торопиться отнюдь не следовало…

Ильин решил переконструировать сложную систему труб цилиндрической ацетиленовой печи, и таким образом следующие дни свидания с Дюпоном получили естественное продолжение. Занятные сведения сообщил Дюпон о гориллоиде по имени Луи, с которым у него была весьма содержательная беседа… и, чем черт не шутит! — может быть, в будущем из этого разговора вырастут большие последствия!..

Относительно Луи Ильин уже и раньше кое-что слышал, потому что капитан раза два или три о нем рассказывал. Это был совсем молодой гориллоид второго поколения, то есть родившийся от гибридного отца и гибридной матери. С внешней стороны он был типичным громадным мохнатым чудовищем, но выделялся среди других совсем уж непомерной силой и необычной для этих полузверей, совершенно человеческой сообразительностью.

Вдобавок, постоянно соприкасаясь с капитаном, Луи сравнительно недурно усвоил французский язык и, хотя не шел в нем далее отрывочных фраз, но понимал разговор довольно свободно. Остальные гориллоиды еще с детства усваивали понимание негрского языка, сами же были почти неспособны к членораздельной речи.

Исключительное развитие у Луи умственных способностей Кроз объяснял расщеплением в силу закона Менделя. Согласно этому закону, помеси двух разных пород (все равно, животных или растений) неустойчивы, и при скрещивании таких помесей друг с другом начинается так называемое расщепление. Потомство оказывается крайне пестрым, и отдельные признаки обеих пород комбинируются друг с другом во всевозможных отношениях, давая новые, иной раз крайне замысловатые формы.

Иногда при этом тот или иной признак наследуется только от одного из родителей. Тогда полученный экземпляр по этому признаку также неустойчив и в дальнейшем снова дает расщепление. Иногда же бывает, что слившиеся зародышевые клетки обоих родителей содержат ген одного и того же признака. В этом случае рождающийся экземпляр оказывается по этому признаку чистым и в дальнейшем никакого расщепления не дает. Иначе говоря, посредством расщепления возможно создавать вполне чистые и стойкие новые комбинации признаков.

Среди гориллоидов второго поколения расщепление порождало иногда крайне неожиданные формы. Так, в Луи получилось чудовищное соединение мохнатой шкуры и громадных челюстей гориллы с высоким лбом и мыслительной способностью человека. Случай этот был редким. Других подобных Луи экземпляров пока еще не появлялось, о чем, по мнению Ленуара, не приходилось жалеть.

Подавляющее большинство гориллоидов как по строению тела и оброслости его шерстью, так и по развитию интеллекта стояли примерно посредине между человеком и гориллой. Большого ума от них и не требовалось: иначе, как однажды заметил Ленуар, вся затея не стоила бы ломаного гроша.

Военной подготовке Луи отдавался со страстью и обнаружил в этой области такие таланты, что Ленуар выдвинул его из среды всех остальных и дал ему очень широкую власть над его товарищами.

Как-то в разговоре с Тракаром капитан, смеясь, стал выражать сожаление, что Луи никак нельзя произвести в офицеры — и только потому, что у него мохнатая шкура, — «а какая была бы прелесть представить его в офицерском собрании целующим ручки у дам!..»

При этой мысли Ленуар чуть на умер от смеха, а Тракар был глубоко возмущен. Еще туда-сюда использовать этих чудовищ как солдат, но мохнатый гориллоид-офицер, то есть равный ему, Тракару, — это была такая гнусность, которой никто и никогда не допустит!

По словам Дюпона, его разговор с Луи вышел так: двое гориллоидов перетаскивали на место стройки тяжелую железную балку и, запыхавшись, остановились. Наблюдавший за работами Луи толкнул одного из них так, что тот свалился навзничь, затем поднял без видимого напряжения балку на плечо и, отнеся на место, с грохотом бросил на землю.

Потом, обращаясь к наблюдавшему эту сценку Дюпону, гориллоид гордо ударил себя кулаком в грудь и лающим басом сказал:

— Луи сильный! Всех бьет, никого не боится!

— Когда он это мне выложил, — докладывал Дюпон, — меня вдруг что-то словно за язык подтолкнуло. Я и говорю ему: «Ну, капитана-то и ты боишься, хотя мог бы его убить одним ударом кулака». — Этот болван долго молча смотрел, словно старался до чего-то додуматься. «А капитан может умереть?» — «Ну конечно, — отвечаю я, — пуля пробьет капитанскую голову так же, как и твою. Да ты его убьешь прямо кулаком, если захочешь». — «А что будет, если капитан умрет?..»