— В марте знаешь: если потерпишь, если выдержишь, то потом будет светлее. А в ноябре надо найти в себе силы встретить темноту. Нужны запасы на зиму — чтобы амбары были полны зерна, урожай собран.

Астрид не отозвалась, лишь подстроила свой шаг под шаг Вероники. Та продолжала:

— Говорят, март — самый тяжелый месяц в году. Больше всего народу умирает. А вот про ноябрь я слышала другое: мол, дети, родившиеся в ноябре, самые крепкие, потому что мамы вынашивали их летом и сами за лето окрепли. Весна напоминает нам о жизни, хотя на деле часто приносит смерть.

Вероника умолкла. Потом остановилась и повернулась к Астрид.

— Для меня-то март и правда всегда был самым тяжелым в году, — призналась она. — Весна — это не для слабых. Но теперь у меня есть запас, вот это лето. И я готова встретить темноту зимы. Я накопила сил.

И вновь Астрид не ответила, но, когда они двинулись дальше, крепче сжала руку спутницы.

Выбрали они тот же маршрут, что и в первую прогулку, и снова, миновав лесок и очутившись в поле, остановились посмотреть на новые дома. Сейчас, в зимних сумерках, дома смотрелись особенно печально — в окружении голых полей, темной глины, с которой ветром сдуло снег. А вокруг — ни кустика, ни деревца, лишь пустые поля. Веронике казалось, что дома зябко жмутся друг к другу и они еще сиротливее, чем в прошлый раз.

— Как увижу эти дома, так сразу много чего на ум приходит, — сказала Астрид. — Сразу думаю о том, какую жизнь кто для себя выбирает. Поглядите на деревню и тамошние старые постройки. Они так и теснятся друг к другу. Наверно, в этом-то суть деревни.

Не сговариваясь, Астрид и Вероника вгляделись в деревенские дома вдалеке. Зашагали дальше, вдоль реки.

— Но эти новые жмутся друг к другу совсем иначе, чем деревенские старые, — заметила Вероника. — На старые поглядишь — и кажется, они сами со временем так выросли, от природы. Но каждый из них сам по себе. Они не вместе.

— А я думала о тех, кто живет в новых домах, — отозвалась Астрид. — Мне сдается, живут там старики. По-моему, они выбрали это место не из страха или отчаяния… Кажется, я знаю, чего они хотят. — Астрид посмотрела вдаль — на краю неба закатный свет слабо просачивался сквозь туманную дымку. — Они поселились тут, чтобы жить поближе друг к другу. Потому что поняли: им нужны соседи, нужно, чтобы рядом кто-то был. А как поняли — поспешили поселиться поближе друг к другу, пока еще не поздно. Надеюсь, я не ошиблась. Мне кажется, так оно и надо — чтобы старики жили в новых домах, а молодежь в старые перебиралась. — Астрид похлопала Веронику по руке. — Так что я предпочитаю думать — не с испугу они друг к дружке жмутся, а обнимаются так. По-моему, это хорошо.

Река текла медленно, будто ее уже прихватило морозцем. Астрид и Вероника подошли по заснеженному берегу поближе к воде и посмотрели на ее темную гладь — ровную и спокойную, хотя казалось, в глубине что-то шевелится.

— Бывали зимы, когда река замерзала, тогда мы катались на коньках, — припомнила Астрид. — Но дожидались января, чтобы лед был крепкий. А иной раз реку льдом схватит, но тонким — так за всю зиму толком и не замерзнет. — Она втянула ноздрями холодный воздух. — Сейчас еще только ноябрь, какая будет зима — не угадаешь.

Дорога, которая вела вдоль реки к церкви, оказалась безлюдна, и машины навстречу тоже не попадались. А на кладбище все выглядело совсем не так, как ожидала Вероника: лишь кое-где горели редкие огоньки свечей, да и навестить своих покойников пришел только один человек — какая-то пожилая женщина зажигала свечу у надгробия на дальнем конце погоста.

Астрид и Вероника остановились у фамильного надгробия Маттсонов. Астрид извлекла из кармана куртки четыре свечки, наклонилась, поставила их прямо на снег и зажгла. Возилась она долго — все никак не могла зажечь спичку, те гасли одна за другой. Вероника не вмешивалась, понимая, что старушке необходимо самой справить весь обряд.

Астрид, слегка запыхавшись, поднялась только тогда, когда на снегу горели все четыре свечки.

— Все-таки и любовь была. Да, не иначе, наверняка была, — произнесла она. — Я думаю, когда осознаешь потерю, чувство превращается в свою противоположность. Нужно помнить, что любовь всегда есть, просто она таится где-то в глубине души. Всегда.

Старушка нашарила в кармане носовой платок, высморкалась. Плакала ли она, от холода ли заслезились у нее глаза — Вероника не поняла.

Они прошли дальше, к кладбищенской стене. На скромную надгробную плиту намело тонкий слой снега. В четыре руки Астрид и Вероника смели его, благо были в перчатках.

— Знаете, Вероника, было время, когда я боялась ходить сюда. А теперь понимаю — боялась-то я самой себя. — Астрид вынула еще одну свечку, опустилась на колени, сняла перчатки и зажгла свечу. Минуту-другую прикрывала пламя ладонями. — А теперь больше не боюсь, — закончила она и натянула перчатки.

Домой возвращались в молчании. Час был еще не поздний, но темнело стремительно.

— Приходите, как соберетесь, — сказала Астрид, отворяя свою калитку. — Я буду ждать.

Вероника бродила туда-сюда по дому. Она уже успела навести порядок, расставила все вещи по местам, как было. И дом начал отстраняться, начал забывать ее, дом недружелюбно молчал. Все здесь постепенно делалось чужим, словно она уже уехала. Веронику больше ничто не связывало с этим домом, и оба они настроились каждый на свое отдельное будущее.

Стемнело. Свет Вероника не зажигала, зато в окно ей было видно, как включила лампу в кухне Астрид. Долго-долго стояла Вероника и смотрела, как старушка снует там, за своим окном, — такая маленькая отсюда, будто кукла в кукольном домике.

Когда Вероника постучалась к Астрид, как раз пошел редкий снежок. Легкие сухие снежинки кружили над головой, но таяли, не достигнув земли.

— Объявляю правила на сегодняшний вечер. Никаких прощальных церемоний. Просто обычный ужин, — заявила Астрид, вводя Веронику в кухню.

Астрид уже успела накрыть стол на двоих и снова сервировала его старинным тонким фарфором. Теперь она подбросила дров в плиту.

— И еду я приготовила самую обыкновенную, вот увидите. Блинчики. — Астрид поворошила огонь и, не глядя на Веронику, продолжала: — А завтра, как поедете мимо, не останавливайтесь — просто помашите, и все.

— Хорошо, решено: у нас обычный ужин с обычными блинчиками, — отозвалась Вероника. — Хотя для меня они теперь уже никогда не будут просто блинчиками.

Астрид налила на сковородку масла, а Вероника тем временем наполнила два бокала. Пить решили красное вино. Вероника хотела было поставить бокал Астрид рядом с плитой, но старушка взяла его и подняла, сказав:

— За вас, Вероника. Lycklig resa. Счастливого пути. Bon voyage. — Она покраснела и скривилась. — Ну вот, строгие правила, строгие правила, и тут же сама заладила «прощай» на все лады. — Поставив бокал на стол, она приблизилась к Веронике и распростерла руки. — Тогда уж сделаем все как полагается. — С этими словами Астрид крепко обняла Веронику, выпустила ее не сразу, а когда выпустила — сразу отвернулась к плите.

Поужинав, они остались за столом, слушая музыку. Астрид включила сонату Брамса, но всего один раз.

— Для обычного ужина и одного раза довольно, — сказала она, — а теперь послушаем что-нибудь другое, — и поставила один из дисков, которые принесла Вероника. Лампу Астрид погасила, и свечи освещали только их лица — кухня тонула в темноте.

— Давайте я помогу вам прибраться? — предложила Вероника, но старушка покачала головой и протестующе отмахнулась.

— У меня теперь-то будет полным-полно времени на уборку, мне спешить некуда, — сказала она. Осеклась и снова сморщилась: — Ну вот, опять я за свое. Тяжело это, Вероника. Пожалуй, попрошу я вас уйти.

Она пристально глянула в глаза гостье, и та медленно, понимающе кивнула.

— Только обещайте, что завтра утром будете стоять у окна, хорошо? — попросила Вероника. — И что помашете в ответ. Обещаете?