В конце концов он взял себя в руки и написал родителям Илоны очередное письмо, в котором извещал их о том, что их дочь была беременна от него. Ему казалось, что с каждым ударом клавиши по старой письменной машинке он слышит их стенания.

И вот теперь, после стольких лет, он держал в руках стопку писем от родителей Илоны и перечитывал листки, наполненные поначалу гневом, а затем отчаянием и недоумением. Они так больше и не увидели своей дочери. Он так больше и не встретился снова со своей любимой.

Илона бесследно исчезла.

Он тяжело вздохнул, как обычно, когда позволял себе погружаться на дно своих самых болезненных воспоминаний. Несмотря на прошедшие годы, тоска не притупилась, тяжесть утраты осталась непостижимой. Он старался избегать размышлений о том, что они сделали с Илоной. Раньше он истязал себя тем, что бесконечно воображал ее судьбу после ареста. Представлял себе допросы. Вспоминал о камере рядом с маленьким кабинетом в главном здании службы госбезопасности. Там ли ее содержали? Как долго? Испытывала ли она страх? Боролась ли она? Плакала ли она? Били ли ее? Сколько она там находилась или в том месте, где ее изначально держали? И естественно, наиважнейший из всех вопросов — каким оказался ее удел?

Год за годом он прокручивал в голове эти вопросы, в его жизни не оставалось места ни для чего другого. Он так и не женился, у него не было детей. Он пытался задержаться в Лейпциге на максимально долгий срок, но больше уже не учился. Он испортил отношения с полицией и студенческой организацией, в результате чего его лишили стипендии. Он попробовал напечатать статью о незаконном задержании Илоны с ее фотографией в университетской газете и городской многотиражке, но никто не собирался его слушать, и в конце концов его выслали из страны.

С Илоной могло произойти все, что угодно, думал он, когда читал появившуюся литературу об обращении с оппозиционерами в странах Восточной Европы в пятидесятые годы. Она могла погибнуть от рук полицейских в Лейпциге или Восточном Берлине, где находилась штаб-квартира «Штази», а может быть, была направлена в какую-нибудь из тюрем вроде «Замка Хоэн-Эк» и умерла там. Это была самая крупная женская тюрьма для политических заключенных в ГДР. Другим не менее знаменитым в дурном смысле застенком для оппозиционеров был «Баутцен II», прозванный «золотым убожеством», поскольку стены этого заведения были сложены из желтого камня. Туда направляли узников, якобы совершивших «преступления против государства». Многих оппозиционеров отпускали сразу же после ареста, используемого как форма устрашения. Других держали немного дольше и освобождали без суда и следствия. Некоторых отсылали в тюрьмы, и они выходили оттуда только спустя несколько лет. Были и такие, кто так и не возвратился. Родители Илоны не получили никакого документа, подтверждающего смерть их дочери, поэтому долгие годы они жили надеждой, что она должна вернуться, но этого так и не произошло. Независимо от того, к каким властям они обращались — венгерским или восточногерманским, родители не получили никаких уточнений по поводу того, жива ли еще их дочь или нет. Точно ее попросту никогда не существовало.

В действительности у Томаса, иностранца, было не так уж много возможностей в обществе, которое он плохо знал и в котором еще меньше разбирался. Он со всей остротой ощутил, насколько бессилен против тех, кто стоит у власти, осознал, как немощен в своих хождениях из кабинета в кабинет, от одного начальника к другому, от чиновника к чиновнику. Но он не сдавался. Отказывался признать, что можно вот так легко взять и арестовать человека вроде Илоны из-за того, что его взгляды не совпадают со взглядами политических лидеров.

Томас все просил Карла повторить, что происходило в момент ареста. Карл был единственным свидетелем, оказавшимся рядом с Илоной, когда появилась полиция. Он зашел за тетрадкой стихов молодого венгерского поэта-диссидента, которые Илона перевела на немецкий язык, и Карл хотел взять их почитать.

— Что же произошло потом? — спрашивал Томас друга в тысячный раз, сидя напротив него в университетском кафетерии вместе с Эмилем. С исчезновения Илоны прошло три дня, и еще теплилась надежда, что ее выпустят, и Томас каждую минуту ожидал известий от нее, представлял, что она вдруг войдет в буфет, в котором они сидят. Он все время смотрел на дверь. Мысли путались.

— Она спросила, хочу ли я чаю, — ответил Карл. — Я согласился, и Илона поставила кипятиться воду.

— О чем вы говорили?

— Да ни о чем, о книгах, которые мы читали.

— Что она говорила?

— Ничего. Обычная болтовня. Ни о чем конкретно мы не говорили, мы ведь не знали, что через час ее заберут.

Карл видел, какое страдание отражено на лице Томаса.

— Илона была нашей общей подругой, — проговорил он. — Я ничего не понимаю. Не понимаю, что происходит.

— А потом? Что было потом?

— Потом раздался стук в дверь, — продолжал Карл.

— Так, и?

— В дверь квартиры. Мы были у нее в комнате, я имею в виду, в вашей комнате. Пришедшие громко стучали и выкрикивали что-то, но мы не разобрали что. Илона вышла в коридор, а они ринулись внутрь, как только она открыла дверь.

— Их было много? — спросил Томас.

— Пятеро, может быть, шестеро, я точно не помню, что-то вроде того. Они заполнили комнату. На некоторых была форма, как у полицейских на улице, другие были одеты в гражданскую одежду. Один из них был начальник. Все слушались его. Они спросили, как ее зовут, Илона ли она. У них была фотография, возможно, со студенческого билета, не знаю. Потом они забрали ее с собой.

— Они все перевернули вверх дном! — воскликнул Томас.

— Полиция прихватила кое-какие документы, которые обнаружила, и некоторые книги. Не знаю, что именно, — добавил Карл.

— Как вела себя Илона?

— Она, естественно, хотела знать, что им нужно, и повторяла свой вопрос снова и снова. Я тоже. Они не отвечали ни мне, ни ей. Я спросил, кто они такие и что хотят. Они проигнорировали мой вопрос. Со мной не церемонились. Илона попросила разрешения позвонить, но они отказали ей. Эти люди пришли, чтобы забрать ее, и точка.

— А ты не спросил, куда ее уводят? — вмешался Эмиль. — Ты не мог что-нибудь сделать?

— Трудно было что-либо сделать, — возразил Карл, почувствовав себя уязвленным. — Постарайтесь это понять. Мы ничего не могли поделать. Они намеревались ее забрать, и они это сделали.

— Она была напугана? — спросил Томас.

Карл и Эмиль участливо взглянули на него.

— Нет, — ответил Карл. — Она не была напугана. Илона оказалась на высоте. Спросила, что они ищут и не может ли она им помочь. А потом эти люди увели ее. Она просила передать тебе, что все будет в порядке.

— Что она сказала?

— Она сказала, чтобы я передал тебе, что все будет в порядке. Попросила меня передать тебе эти слова. Что все будет в порядке.

— Илона так сказала?

— Да, потом они посадили ее в автомобиль, а сами сели в другую машину. Я побежал за ними, но, естественно, все было бесполезно. Они исчезли за поворотом. Тогда я видел Илону в последний раз.

— Что они хотели, эти люди? — простонал Томас. — Что они с ней сделали? Почему мне никто ничего не говорит? Почему людям не дают ответов на их вопросы? Что они собираются с ней делать? Что они могут с ней сделать?

Он сидел, опустив голову на руки.

— Боже мой! — причитал Томас. — Что стряслось?!

— Возможно, все будет в порядке, — предположил Эмиль, пытаясь приободрить его. — Может быть, как раз сейчас она возвращается домой или появится завтра утром.

Томас взглянул на Эмиля округлившимися глазами. Карл сидел молча.

— А знаете что? Нет, вы, конечно, ничего не знаете…

— Что? — встрепенулся Эмиль. — Чего мы не знаем?

— Она сообщила мне об этом как раз накануне ареста. Еще никто ничего не знает.

— Чего никто не знает? — настаивал Эмиль.

— Она беременна, — произнес Томас. — Она только узнала об этом. У нас должен быть ребенок. Понимаете? Вы осознаете, как все мерзко? Все это — чертова, дьявольская слежка, стукачество на каждом шагу! Моральные уроды! Что это за люди? Какого сорта? За какие идеалы они сражаются? Намереваются построить лучший мир, основанный на подсматривании друг за другом? Как долго они собираются править с помощью страха и унижения человеческого достоинства?