Я завел двигатель, врубил первую передачу, но тут же сбросил рычаг на нейтралку: от больницы через лужайку, неистово махая рукой, трусила женщина — в джинсовых брючках и куртке, под которой алела блузка с пышным жабо. Гладкие волосы были прихвачены широкой заколкой — тоже красной, с жемчужно посверкивающим глазком посередине. Она кокетливо отвела их с лица за плечи, склонилась к окну и порывисто проговорила:

— Ой, как здорово! Думала, что уже не застану.

Я с недоумением уставился на нее. Натужился и лишь через пару секунд узнал кругленькую медсестру, организовавшую наше кофепитие. Костюмчик изрядно преобразил ее, она казалась выше и стройнее. Довольная произведенным эффектом, девушка широко улыбнулась и спросила, не в Москву ли я сейчас направляюсь. Я подтвердил.

— Ой, мне стыдно, — сказала она без тени застенчивости и робости, — но не возьмете ли вы меня с собой? Я там сойду у первого же метро.

Меня не прельщала перспектива развлекать всю дорогу эту, похоже, довольно бойкую девчушку. Но отказать было неловко и некрасиво. Я изогнулся, открыл правую переднюю дверцу и подождал, пока она, обежав вокруг, усядется и пристегнется ремнем.

За добрые дела воздается. Отчалив из больницы, я с содроганием взял было курс на Прудный, но она остановила меня, просветив, что есть другой путь, гораздо удобней и короче. И действительно, обогнув лесок справа, мы скоро выехали на двухрядную автостраду и понеслись к Минскому шоссе, оставив в стороне и райцентр, и Облатовку.

— Выходит, не зря я вас прихватил, — пошутил я. — Ну что ж, давайте знакомиться. Я…

— Я знаю, кто вы, — опередила она меня. — Вы Григорий Рогов. Журналист.

— Вот как? Оказывается, вы еще и телепат.

— Вовсе нет, — хихикнула она. — Все проще. Я слышала, как Пал Палыч называл вас кому-то по телефону.

— И когда же это? — невозмутимо обронил я.

— Я забежала за чашками. А он как раз был в нашей комнате. И разговаривал с кем-то.

Что-то подобное я предполагал и потому нисколько не удивился. Только мельком и отрешенно подумал: зачем все-таки старому лекарю понадобилось устраивать этот несуразный консилиум? Просто ради моральной поддержки? Или подстраховывался, опасаясь неких каверзных вопросов, которые я, похоже, так и не задал?

Бездумно — больше по инерции, чем намереваясь что-то разузнать, — я продолжил тему:

— Значит, вы многое про меня выведали?

— К сожалению, нет, — возразила она. — Разговор был не про вас. Про одного из наших пациентов.

— Пациентов?

— Ох, я не так выразилась. Он у нас не лечился. Просто его хоронили из нашего морга.

Я покосился на нее. Внезапно навернулась шальная мысль, что такие вот вострухи порой могут представлять собой кладезь самой неожиданной информации.

— Нет уж, — небрежно возразил я, — покойники не предмет для беседы с такой симпатичной девушкой. Надеюсь, это не кто-то из ваших знакомых?

— Типун вам на язык, — сказала она со смешком. — Я его даже не знала. Какой-то несчастный из Москвы. У него вилла в нашем районе.

— Вилла? Стало быть, из богачей? И хоронили его из вашей захудалой лечебницы?

— Представьте себе, — подтвердила она задиристо, очевидно задетая неблагозвучным определением. — Его долго у нас продержали.

Я в замешательстве вскинулся и недоуменно крякнул. Что она болтает? Или мы говорим о разных объектах? Какая-то ерундистика получается, подумал я. Но девушка разгулялась: ей, казалось, польстило, что удалось чем-то пронять столичного газетчика, и она понесла уже совершеннейшую околесицу:

— Бывает же такое. Не повезло человеку с женой. Наверное, цаца, каких еще поискать. Представляете, целый месяц промурыжила с похоронами. Разве сегодня выбраться из-за границы проблема? А ее все никак не могли вытянуть. Дела, видите ли, важные. Какие могут быть важные дела, когда тут муж умер? Как вам это нравится: поместить мужние останки в мертвецкую, будто… будто в камеру хранения.

Я внимал очумело, туго постигая смысл. Потом внезапно судорожно вжал акселератор. «Девятка» рванулась вперед, едва не достав идущий впереди самосвал. К счастью, вовремя среагировала нога и успела переметнуться на тормозную педаль. Машина брыкнула задом и, завизжав колодками, замерла. Серый «Москвич» обошел нас, гудя клаксоном, и водитель, приложив палец к виску, выразил на мимическом эсперанто все, что он обо мне думает. Жест был вполне уместным: в мозгах у меня вихрилось и гудело почище его клаксона. Я вдохнул полной грудью, посмотрел на испуганное лицо вжавшейся в дверцу девчушки и безучастно спросил:

— Вы не ушиблись?

— Что… что случилось? — пролепетала она.

— Ничего страшного, — выдавил я успокаивающе. — Просто вдруг свело ногу. Сейчас переждем немного, и все будет в порядке.

Завел машину, съехал с асфальта, освободив дорогу, и откинулся на спинку сиденья. Мысли обрели логическую связанность. Если это не разгулявшееся девичье воображение, в пору было кричать «эврика». Неужто я случайно набрел на разгадку многих и многих несообразностей, громоздящихся вокруг смерти магната. Выходит, что он скончался задолго до официально объявленной даты. Вот так поворот. Какой там поворот — переворот! Умер и содержался — как она сказала? — будто багаж в камере хранения. Кому-то и зачем-то нужно было выиграть время. В темном мареве забрезжил свет.

Я встряхнулся и повернул голову. Наши глаза встретились. Во взгляде юной сильфиды сквозило неподдельное беспокойство — и сочувствие. Напустив на физиономию покаянную улыбку, я поспешил заверить:

— Вот все и прошло, отпустило. Извините, нагнал я на вас страху, да?

— Ни-ичего, — промолвила она распевно и серьезно посоветовала: — В таких случаях нужно растереть мышцу. До боли.

— Учту, — с благодарностью сказал я. И попросил разрешения закурить: — Если, конечно, вы переносите дым табачный.

— Курите, — оживилась она. — Можете меня тоже угостить. Иногда я позволяю себе побаловаться.

Мы закурили и покатили дальше. Минут пять я обуздывал свое нетерпение, опасаясь спугнуть ее настырной заинтересованностью. Но, оказалось, напрасно: она явно не углядывала в моих расспросах ничего странного — так, обычная праздная дорожная трепотня. Тему я возобновил самым примитивным ходом — словно вспомнив между прочим, беспечно проговорил:

— Кажется, я прервал вас на весьма любопытном месте. — И вскоре разузнал кое-что об источнике замечательной информации.

Выяснилось, что байку о предосудительном небрежении жены поведал ей некий Яша — санитар при морге. Он, похоже, слегка приударял за аппетитной дамочкой и как-то, крепко поддавши, выболтал ей то, что явно не подлежало оглашению. Позже, очухавшись, стал энергично внушать, что говорил вообще — так сказать, в назидание, не подразумевая ничего конкретного.

— Но я тоже не вчера родилась, — хохотнула девчушка. — Видели бы вы, какую вздрючку задал ему мой дядюшка.

— Ваш дядя? — вскинулся я. — Он что, тоже работает в больнице?

— Работал, — поправила она и сожалеючи вздохнула. — Уже нет. Вдруг учудил наш старик, взял и уехал. В Крым ему, вишь ты, захотелось.

Можно было бы и не уточнять — я уж догадался, что ее дядюшка — тот самый пресловутый Ароныч, которым внезапно овладела охота к перемене мест.

— Представляете, — сокрушалась она, — семьдесят два года, и на тебе. Срывается, как молодой, и уносится куда-то к черту на кулички. Как ни уговаривали, все без толку.

Я представлял, и очень даже неплохо: перевесили гораздо более убедительные уговоры — и аргументы.

— И где он сейчас обретается?

— Где-то под Алупкой. Только однажды прислал нам открытку, что собирается купить домик с участком, и как провернет дело — сообщит.

Можно было и не спрашивать про выпивоху санитара. Я заранее предчувствовал ответ — и попал в яблочко. Поветрие странствий не обошло и Яшу: у того тоже обнаружились родичи где-то под Краснодаром, зазвали, соблазнили ярким солнцем и разными южными прелестями. Вот так-то, Григорий, те, кто заметал следы, не лыком шиты. Я задумался. Что я имею? В принципе меня прибило к тому же пустынному берегу. С чем можно сунуться в официальные органы, дабы побудить их к действию, если они вообще возжелают разбираться? С пестрой вязью беспредметных вопросов? Как приговаривает мэтр юриспруденции, наш въедливый Шапиро: вопросы, конечно, большая сила, но лишь когда они безупречно оформлены. А что у меня на руках? Мои блестящие догадки да треп бойкой девицы, которая что-то ухватила понаслышке? Слабо, Григорий, слабо — против властных аргументов и крепких зелененьких козырей.